В видении, которое было в детстве у Парамхансы Йогананды, он видел себя стоящим на рыночной площади маленького городка в предгорьях Гималаев. День был жарким, а рынок — пыльным и переполненным грязными лавками, беспокойными покупателями и ноющими попрошайками. Повсюду бегали собаки. Обезьяны, крадучись, спускались с крыш, чтобы урвать еду из лавок. Жалобно ревели ослы. Люди, нагруженные покупками, сновали туда-сюда, нахмурив брови от забот и желаний.
Никто не выглядел счастливым.
Но время от времени кто-то из этой бурлящей толпы останавливался перед завороженным мальчиком и смотрел ввысь далеко за ним. В глазах смотрящего появлялось выражение невыразимой тоски. Затем через несколько мгновений он с усталым вздохом отворачивался и восклицал: «О, но это слишком высоко для меня!» Опустив глаза, он возвращался на жаркую и пыльную рыночную площадь.
После того как эта сцена повторилась несколько раз, Йогананда обернулся, чтобы посмотреть, что же это было, что так привлекало тех людей. И там, высоко над ним, он увидел величественную гору: зеленую, безмятежную, прекрасную. Абсолютный контраст со всем в этом гвалте шума и неразберихи. На вершине горы раскинулся большой изысканно прекрасный сад, лужайки которого были зелено-золотистыми, а цветы — самых разных оттенков. Мальчик хотел подняться на гору и войти в этот земной рай.
Затем, размышляя о трудности восхождения, он, как и другие, подумал: «Но это слишком высоко для меня!»
Взвесив свои слова, он с презреньем отверг их. «Наверное, это слишком высоко, чтобы подняться одним прыжком, но, по крайней мере, я могу поставить одну ногу перед другой!» Он решил, что даже потерпеть неудачу в этой попытке было бы бесконечно предпочтительнее, чем существовать в этом шоу человеческого страдания.
Исполненный решимости, шаг за шагом он отправился в путь. Наконец, он достиг небесного сада и вошел в него.
Для Мастера это видение символизировало обычные трудности каждого человека с высокими устремлениями. Действительно, задаюсь я вопросом, есть ли люди, которые, хотя бы иногда, не испытывают беспокойств по поводу ограничений, которые накладывает на них человеческое тело с его постоянными требованиями к средствам существования, отдыха и защиты? Человек инстинктивно жаждет жизни, свободной от конкуренции и беспокойств, свободной от ненависти и насилия, свободной от необходимости постоянных забот. Увы, мало кто даже предполагает, что такое состояние существует и его можно найти. Из тех же, кто питает такие надежды, большинство со вздохом отворачивается, говоря: «Но это слишком высоко для меня!» Как мало, очень мало тех, кто вступает на этот путь всерьез! «Из тысячи, — говорит Кришна в Бхагавадгите, — один ищет Меня».[1]
И все же этот путь не столь труден для тех, кто будет идти по нему шаг за шагом. Как сказал Иисус: «Довольно для каждого дня своей заботы» (Мф. 6:34). И, как часто говорил нам Парамханса Йогананда — цитата, которую я приводил ранее в этой книге: «Святой — это грешник, который никогда не сдавался».
Духовный путь требует мужества, самоотверженности и абсолютной убежденности в том, что только Бог может когда-нибудь удовлетворить стремление души к истинному счастью. Те, кто вступает на этот путь ради того, что Йогананда называл гламуром, ожидая лишь блаженных видений и удобной, поросшей мхом тропы, усыпанной цветками роз божественного утешения, падают духом, когда узнают, как часто Бог пренебрегает розами и мхом в пользу шипов. Однако для тех, кто преданно держится за свою цель, спокойно следуя по пути день за днем, никакое испытание не будет слишком тяжелым. Препятствия рассматриваются, таким образом, как благословения, потому что дают силы, необходимые для достижения вершин.
В первые месяцы 1950 года у меня появилась возможность кое-что узнать о духовных препятствиях. Мои испытания начались с нескольких недель исключительного вдохновения. Воодушевленный, так сказать, коротким, относительно легким отрезком пути, я мчался вперед с нетерпением. И вдруг я обнаружил, что резко остановился у подножия высокой скалы.
Некоторое время после рождественских праздников мои медитации были полны блаженства. Я помню, как однажды сказал Жану Хаупту: «Если до конца моей жизни я никогда не достигну в духовном плане ничего большего, чем это, я буду доволен». Опасные слова! Бог не позволяет преданным Ему долго наслаждаться роскошью самоуверенности.
Примерно через месяц нарастания внутренней радости в мой ум стали проникать коварные иллюзии. Сначала пришла гордость от ощущения, что эта радость отделяет меня от других, — не в том смысле, что я считаю себя лучше них, но в столь же ложном смысле, что я остаюсь в стороне от их интересов, какими бы невинными они ни были. Это состояние сознания маскировалось под мудрость, но на самом деле оно порождалось моей духовной неопытностью. Ведь преданный должен научиться видеть Бога вокруг себя так же хорошо, как и внутри, — особенно в полезной деятельности и красотах этого мира. В конце концов, мир, в котором мы живем, — это мир Бога. Отвергать этот мир означает, по сути, отвергать Его. За таким отвержением следует гордыня, а вместе с нею приходит искушение приписать себе личную заслугу в любом вдохновении, которое мы испытываем.
Даже когда я поздравлял себя с растущей внутренней свободой, я чувствовал все большее беспокойство по поводу своего духовного состояния. Я мог видеть, что со мной что-то серьезно не так и что я не реагирую должным образом на благословения, которые получаю. Но где я ошибся? Моя проницательность еще не была достаточно развита, чтобы дать ответ.
Потребовалось время, чтобы понять, что я слишком рьяно хватался за свои благословения, как будто привлек их только своими усилиями. Я думал о себе, что летаю благодаря собственным силам, забывая о том, что для высокого парения преданный должен позволить себе быть поднятым бризами Божьей благодати.
От гордости в моих духовных усилиях нарастало напряжение. И тогда, осознав, что мне нужно стать более смиренным, внутренне более восприимчивым, я начал слишком торопливо, чуть ли не заносчиво пытаться предложить себя воле Бога. Я ухватился за Его руководство, как раньше схватился за радость.
«Господь, чего Ты хочешь от меня? — молился я. — Я сделаю для Тебя все!» Я пытался представить себе, какие требования Он мог мне предъявить, а потом воображал себя выполняющим их до последней буквы. В моем чрезмерном усердии эти воображаемые требования постепенно множились до тех пор, пока их количество не бросило вызов здравому смыслу. «Не сиди здесь. Не ходи туда. Не ешь это. Не говори то». Я пал жертвой того, что римские католики называют «скрупулезностью». В моем самопожертвовании больше не было радости. Едва ли сознавая, что разыгрываю это драму в собственном уме, я стал смотреть на Бога почти как на тирана: Его требования казались мне безнадежно неразумными! Я не замечал, что Он никогда не выдвигал ни одного из них!
«Уолтер так запутался!» — воскликнул Мастер в один из дней Вере Браун. Еще несколько раз в тот день он удивленно качал головой: «Уолтер так запутался!» Потом, как бы успокаивая себя, добавил: «Но… он справится с этим».
Примерно в это время Мастер уединился в Твенти-Найн-Палмз, чтобы завершить свой комментарий к Бхагавадгите. Он взял с собой меня. «Я спросил Божественную Мать, кого мне следует взять с собой, — говорил он мне, — и передо мной появилось твое лицо, Уолтер. Я спрашивал Ее еще дважды, чтобы убедиться, и каждый раз появлялось твое лицо». Я надеялся, что несколько недель, проведенных в обществе Мастера, прогонят нараставшее во мне смятение.
В его пустынном ретрите было удивительно интересно слушать, как он работает над рукописями. Легкость, с которой к нему приходило вдохновение, была необыкновенной. Он просто смотрел в духовное око, а затем начинал говорить практически без перерывов, в то время как его секретарша Дороти Тейлор едва поспевала за ним, печатая на машинке. Глубочайшие озарения лились из его уст без всяких усилий.
Мне довелось провести несколько дней с Мастером, слушая, как он диктует. После этого он предложил мне остаться на ретрите монахов и просмотреть старые журналы SRF, вырезая его комментарии к Гите и «редактируя» их.
Редактировать? Я знал, что такое же задание уже было дано старшей ученице Лори Пратт.
— Насколько тщательно Вы хотите, чтобы я редактировал, сэр?
— Просто редактируй, — ответил он неопределенно, задумчиво глядя на меня. Затем продолжил с чувством неотложности. — Работай, как молния. Нельзя терять время. Но, — сказал он сурово, — не изменяй ни слова.
|
18 февраля, суббота, 1950 г. 29 (Палмз) Дорогой Уолтер! Посылаю все журналы. (1) Вырежи сначала все статьи о Бхагавадгите — собери и наклей только на одной стороне; не испорть текст (любой) на обратной стороне статей о Гите. (2) Продолжай редактировать карандашом статьи Омара Хайяма: собери их в книгу, приклеивая только задней кромкой, как в книге. (3) Есть ли у тебя клей, бумага, нож? Если нет, то пришли список и Джейн принесет их тебе. (4) Потом тебе следует вырезать все статьи о Библии, сделать из них книгу о втором Пришествии Христа. (5) Сохрани все журналы — что от них останется после вырезки статей Омара Хайяма и о Библии. (6) Передай статью для радио и напиши Бернарду, чтобы, пока ты занимаешься редактированием, он продолжал писать их. (7) Вставай пораньше, немного медитируй, делай упражнения и бегай или быстро ходи; потом начинай работать с 8 часов утра до 6 часов вечера. Каждые два часа занимайся 5 минут бегом и медитируй 15 минут перед ланчем — (вместе с ланчем это должно занимать 1 час). Работай — по 9 часов в день с глубокой концентрацией, медитируй глубоко по два часа вечером после ужина в 6:30. Спи семь часов. Обязательно быстро ходить или бегать 5 минут каждые два часа. Это снимет напряжение. После обеда, вечером — прогулка по дороге (но не по густому кустарнику) один час с 6 до 7. Затем прием пищи и медитация в течение двух часов. Это расписание можно несколько изменять. Вечером прогуливаться не обязательно. Если хочешь, можешь начинать работу в 7:30 утра. Тебе следует утром в течение получаса гулять — после непродолжительной медитации и завтрака (полчаса). Q. Есть ли у тебя нормальная лампа с сильным светом для работы в вечернее время? Может, для нее нужен фитиль? Напиши, что требуется для лампы. Пиши Джейн. Q. Закончил ли ты склейку статей об Омаре Хайяме? Q. Сколько ты уже отредактировал? Необходимо редактировать тщательно и быстро, иначе ничего не будет сделано. Времени мало. С благословением П. Йогананда Р.S. Всю работу выполняй с мыслью о Боге. ____________________________________________ П. Й. Твенти-Найн-Палмз, 1950 |
|
Дорогой Уолтер, (1) Пожалуйста, напиши Вирджинии Райт, что тебе нужно для питания: a) молоко b) хлеб c) масло d) овощи и фрукты я посылаю e) посылаю пять долларов на все. (2) Сообщи, пожалуйста, какой объем работы ты выполняешь ежедневно. Пожалуйста, работай побыстрее. Еще многое предстоит сделать. С помощью кухонного ножа и ножниц сделай вырезки из: a) Омара Хайяма b) затем — Бхагавадгиты. Мне они скоро потребуются, — пожалуйста, работай день и ночь. Надо работать быстро. (3) Передай Вирджинии мисс Райт текст лекции для передачи на радио. (4) Напиши Бернарду, что ему следует подготовить текст лекции для выступления на радио, так как ты теперь занят редактированием. Глубоко медитируй вечером и каждые два часа и бегай 5—10 минут по территории обители. Продолжай делать упражнения, чтобы твое тело соответствовало образу и подобию Бога. Не мешкай и не проявляй небрежность. Поспешай с благоразумием. Щедрые благословения через Меня, П. Йогананда P.S. Есть ли у тебя газ? Если нет, скажи об этом мисс Райт. Поливай растения рано утром, если они сухие. |
Редактировать, как молния, и не изменять ни слова? К моему душевному смятению теперь добавилась и эта проблема: я не имел ни малейшего представления о том, что он от меня хочет.
Мастер поручил мне оставаться в уединении и посвятить себя «со всей возможной скоростью» моей работе по «редактированию». Поскольку я пришел в пустыню с большими надеждами проводить каждый день с ним, теперь меня особенно огорчило, что я остался не только совершенно один, но и в полной растерянности. Непривыкший к полному одиночеству, я чувствовал себя покинутым. Меня стали одолевать сильные переживания. Временами я впадал в мрачное отчаяние, буквально падал на кровать и беспомощно утыкался в потолок. Каждый вечер я говорил себе: «Это просто не может продолжаться еще один день!» Но это продолжалось день за днем три долгих месяца. Каждый день казался хуже предыдущего.
Во мне как будто боролись две противоположные силы. Я отважно пытался придать силу хорошей стороне, медитируя по несколько часов в день, но даже усилие в медитации лишь усугубляло мое чувство безнадежности. В светлое время суток я старался погрузиться в порученное мне задание. Однако мое отчаяние от того, что я даже не знал, как мне следует работать, затрудняло такое погружение. Моя «редакторская» работа казалась мне похожей на труд Сизифа.[2]
Однажды, обращаясь к аудитории, Мастер сказал: «Раньше я по обыкновению думал, что Сатана — всего лишь человеческое изобретение, но теперь я знаю и добавляю свое свидетельство к свидетельству тех, кто был до меня, что Сатана реален. Он — вселенская сознательная сила, единственная цель которой — держать всех существ привязанными к колесу заблуждения». Теперь я чувствовал, что Бог и Сатана, воюющие внутри меня, избивают меня, пытаясь добраться друг до друга! Дело не в том, что у меня появилось хотя бы малейшее желание вернуться к мирской жизни. Такое желание, по милости Божьей, с тех пор как я впервые ступил на духовный путь, ни на мгновение не появлялось в моем сердце. Произошло скорее следующее: хотя я и жаждал внутреннего покоя, я обнаружил, что безотчетно боюсь его, как и глубокого погружения в медитацию, где только и можно обрести истинный покой.
Читатель может увидеть в моем психологическом брожении вполне достаточное объяснение моему чувству беспомощности без этого дополнительного довода о том, что силы более великие, чем я сам, избивали меня. Рациональный ум, зависимый от чувственных доказательств, всегда предпочитает делать выводы без вмешательства сверхчувственных причин, которые кажутся ему сверхъестественными, то есть нереальными. Более того, общеизвестна слабость иррационального ума — с готовностью хвататься за сверхъестественные объяснения затруднительных ситуаций, ответственность за которые в противном случае он был бы вынужден принять на себя.
Тем не менее, вот что, безусловно, верно: каждое умственное состояние отражает более широкие реалии сознания. Наше веселье, например, демонстрирует уже существующий потенциал веселья в самом человечестве, а само наше сознание — потенциал сознания во всей Вселенной. Живые существа проявляют сознание так же, как электрическая лампочка проявляет электричество. Сознание — это космический факт. Человек настраивается на ограниченные аспекты сознания и выражает их. Его мысли никогда не бывают одинокими криками, брошенными в космическую пустоту. Подобно птицам, летящим по ветру, его мысли поддерживаются и подвергаются дальнейшему влиянию любого потока сознания, в который они попадают. В зависимости от того, на какие аспекты космической реальности настраивается сам человек, его тянет вниз или вверх в его духовной эволюции: вниз к материи — тем, что называют сатанинской силой, или вверх к бесконечности — любовью Бога.
Есть существа, как в этом мире, так и в следующем, которые действуют более или менее сознательно как агенты этих божественных или сатанинских сил. Ангелами мы называем тех, кто в первой группе, демонами — кто во второй.
Примерно за год до описываемого периода у меня был опыт общения с сущностью из второй группы. Этот эпизод звучит почти как страница из какого-то средневекового романа.
Я был новичком на духовном пути и наивно жаждал любой информации, которую только мог собрать. Однажды Бун, ссылаясь на Мастера, сказал мне, что случаи одержимости, описанные в Библии, имели место в действительности. Он поведал мне странную историю о том, как некая демоническая сущность пыталась завладеть им. Скорее заинтригованный, нежели напуганный, я решил, что было бы интересно лично проверить истинность сообщения Буна.
Вскоре в одну из ночей мне приснилось, будто я нахожусь на вечеринке. Неожиданно ко мне с поразительной уверенностью пришла мысль: «Пора встречаться с бестелесным духом». Я оставил своих друзей и пошел через пустую хорошо освещенную комнату к открытой двери на дальней стороне. Я все еще могу ясно видеть своим мысленным взором голые доски пола и стены, яркую лампу, свисающую с потолка. Следующая комната была темной; здесь, как я знал, мне предстояло встретиться с бестелесным существом. На мгновение испугавшись, я протянул руку, чтобы включить свет. Затем я упрекнул себя, подумав: «Не будь трусом, — и отступил назад. — Как ты узнаешь, что это такое, — спросил я себя, — если не осмелишься взглянуть этому в лицо?» И вот, оставив комнату темной, я встал в ее центре и позвал: «Иди сюда!»
Здесь начинается «готическая» часть моей истории. На другой день Жан Хаупт рассказал мне, что примерно в то же время ночи его разбудил громкий, неистовый стук в его дверь.
— Ч-что это? — испугался он.
Низкий грубый голос громко потребовал: «Кто там?»
— Ж-Жан.
— Кто?
— Жан Хаупт. — К этому моменту он был основательно напуган.
— Я не хочу тебя. Мне нужен Дон Уолтерс!
Нечто, кем бы или чем бы это ни было, с шумом вырвалось из здания.
Должно быть, вскоре после этого началось и мое собственное странное переживание.
«Иди сюда!» Как только я это произнес, пол подо мной начал двигаться, подобно волнам. Через мгновение я почувствовал, что меня вытягивают из моего тела через окно в какой-то серый туман. Вокруг меня громко звучал странный аспект АУМ — совсем неприятный. Очевидно, этому не суждено было стать духовно возвышенным переживанием! Однако в ту ночь способность распознавания не была моей сильной стороной.
«Как интересно!» — думал я, следуя за событиями, чтобы увидеть, куда они приведут.
Вскоре против меня выступила какая-то могучая сила; казалось, она решила лишить меня осознанного понимания. Я изо всех сил пытался сопротивляться, но воля противника была сильна; я совсем не был уверен, что смогу победить. Я быстро решил, что лучше прекратить такую рискованную игру.
«Мастер!» — настойчиво крикнул я.
В этот момент испытание кончилось. Звук прекратился. Вернувшись в свое тело, я сидел в кровати, полностью проснувшись.
Позднее в тот день я спросил Мастера, было ли это переживание настоящим.
— Да, было. Такие вещи иногда случаются на пути. — И добавил: — Не бойся их.
«Как можно бояться, — подумал я, — после такой демонстрации вездесущей защиты гуру?»
В первом издании этой книги я кое-что упустил, рассказывая эту историю, либо из-за собственной неспособности понять ее, либо из страха, как бы она не вывела моих читателей или слушателей из глубины их понимания.
Вначале нашего разговора Мастер попросил меня описать, что произошло. В этот момент в моем уме возник вопрос; я спросил: «Сэр, разве Вы не знали об этом?»
Как бы отмахиваясь от вопроса, он резко ответил: «Когда ты един с Богом, ты становишься Богом». Возможно ли такое? То, что он сказал, казалось немыслимым! Но что может остаться, когда эго разрушено? По логике может остаться только Бог. Мастер в своем божественном «Я» был полностью осведомлен о моем опыте.
Однако самым худшим в моем тяжелом испытании в Твенти-Найн-Палмз было то, что пока оно длилось, я даже не мог воззвать к Мастеру с привычной верой в него. Внезапно, без всякого сознательного намерения с моей стороны, я обнаружил, что погрузился в жестокие сомнения. Не то чтобы я сомневался в великодушии Мастера, в его духовном величии или в моей преданности ему как своему гуру. Но мною вдруг коварно овладела мысль: «Ему не хватает мудрости». Это была идея, которой я никак не мог управлять. Если бы Мастер сказал: «В Лос-Анджелесе светит солнце», — то во мне усмехнулся бы змей сомнения: «Держу пари, что идет дождь!» Не было и речи о том, что меня забавляли эти сомнения. Я сделал бы все, чтобы избавиться от них; они делали меня совершенно несчастным.
Мои сомнения начались с комментариев, которые я должен был редактировать. Я обнаружил, что они в плохом состоянии. В то время я не знал, что в первые годы своей миссии Мастер просто писал статью, затем передавал ее своим редакторам и печатникам и больше никогда не заглядывал в нее. Даже я, не знавший санскрита, мог ясно видеть, что несоответствия названий на санскрите в том виде, в котором они были напечатаны, свидетельствовали об удручающем незнании этого языка. Я не сознавал, что редакторы просто были недостаточно добросовестными, чтобы заметить очевидные типографские ошибки, и что фактически они добавили немало отсебятины.
Хуже того, в своих комментариях Мастер иногда писал: «Это означает то-то и то-то», а затем поворачивался (на мой взгляд, будто исправляя себя) и говорил: «С другой стороны, это также означает…» — и далее предлагал интерпретацию, которая (опять же, как я полагал) имела мало общего с первой. «Неужели он не может определиться? — поражался я. — Как может один и тот же отрывок иметь оба значения?»
Лишь постепенно, с годами, я начал ценить утонченность такого образа мышления. Я также узнал, что этот многогранный комментарий к Священным Писаниям является традиционным в Индии. Я вижу теперь, что с философской точки зрения это более искусный метод, чем наш, с нашим предпочтением ограничивать каждую истину только одним определением, — как будто определение и истина, которую оно определяет, — одно и то же. Реальность имеет множество измерений.
Несколько веков назад в Индии жил Шри Чайтанья, молодой святой, который следовал путем бхакти (преданности). Он переехал из города Навадвипа в Бенгалии в город Пури, штат Орисса, чтобы быть рядом с храмом Джаганнатха. Сарвабхаума, пожилой человек и известный ученый, решил, что этот молодой человек, хотя и сияющий, нуждается в интеллектуальной основе для своих убеждений. Придя к Чайтанье, он предложил дать ему наставления.
— Я был бы счастлив учиться, — ответил тот.
Затем Сарвабхаума, читая Священное Писание, истолковал один отрывок двадцатью пятью способами: удивительный подвиг. Чайтанья был впечатлен. Однако, поздравив пожилого человека, он сказал: «Позвольте мне посмотреть, смогу ли я придумать что-нибудь еще». Он нашел в этом отрывке еще восемьдесят значений! Сарвабхаума, столкнувшись с этим достижением, стал учеником Чайтаньи.
Как же сильно отличается этот способ мышления от аристотелевского метода «или… или», в котором я вырос! Но я пришел к пониманию, что глубокая истина подобна ступице колеса: чем она ближе к центру, тем более явно она соотносится со всем колесом опыта.
Моя дилемма сомнения более или менее типично иллюстрирует проблему каждого преданного. Прежде чем он сможет достичь божественной свободы, ему необходимо отсеять все препятствия, которые он перенес из прошлого. Простого интеллектуального утверждения победы недостаточно: он должен также столкнуться со своими заблуждениями в суровом рукопашном бою. У каждого искателя есть свой собственный, созданный им самим набор иллюзий, которые нужно преодолеть. Однако он должен победить их, если хочет обрести внутреннюю свободу.
«Ты сомневаешься сейчас, — сказал мне однажды Мастер, — потому что сомневался в прошлом». (Из чувства стыда я не посоветовался с ним по поводу своей дилеммы. Но он знал, что было у меня на уме.)
Со временем я понял, что одна из причин, вызвавших желание Мастера поручить мне обучение других, заключалась в том, что, испытывая сомнения в прошлых жизнях и уже в значительной степени преодолев их в этой, мне надо было подкрепить свою растущую веру, выражая ее внешне и помогая другим в их борьбе за разрешение сомнений. Углубляя их веру, я также выплачивал свой собственный кармический долг за то, что когда-то сам сомневался.
После того как я провел в монашеском ретрите около месяца, Мастер для работы над некоторыми проектами в своем ретрите вызвал из Маунт-Вашингтона Генри. Генри ездил оттуда к нам ежедневно. Через некоторое время приехал Джерри Торгерсон и остался с нами. Джерри тоже, конечно, работал у Мастера. Позднее по выходным стали приезжать другие; они тоже работали — где же еще? — у Мастера. Еще более душераздирающим для меня было видеть, как толпы людей идут к Мастеру, тогда как я в одиночестве продолжал безнадежно работать над своей непостижимой задачей редактирования. Но Мастер настоял на том, чтобы я не отступал.
«Сколько ты уже отредактировал? — написал он мне в записке, которую однажды принес Генри. — Следует редактировать тщательно, но быстро, иначе ничего не будет сделано. Времени мало».
Присутствие Генри было для меня настоящим благословением. За недели, проведенные вместе с ним, мы быстро подружились.[3] Наша взаимонастроенность достигла такого уровня, что порой достаточно было одному из нас подумать о чем-то, чтобы другой об этом упомянул. «Какая редкая удача, — размышлял я, — найти хотя бы одного такого друга за всю жизнь!»
Как оказалось, другие монахи тоже не проводили много времени с Мастером, поскольку выполняли работу на улице, а он, оставаясь в помещении, глубоко сосредоточился на завершении своих комментариев к Гите. Он не был безразличен к моему состоянию. Скорее, он старался разными способами успокоить меня. Но он никогда не посягал на нашу свободную волю до такой степени, чтобы вести за нас наши важные битвы. Это лишило бы нас возможности развивать собственные силы.
И так проходили недели. В апреле Маунт-Вашингтон посетили мои родители. Папа был переведен из Египта в Бордо во Франции, где он со временем обнаружил важное месторождение нефти под Парентисом и завершил свою карьеру в звании кавалера французского ордена Почетного легиона. Мастер разрешил мне поехать и принять их. «Но ты должен вернуться через четыре дня, — написал он мне, — после того как повидаешься с родителями, назначенных тебе твоим истинным Родителем — Богом». Затем, ссылаясь на свои комментарии, он добавил: «Осталось всего три главы. Скоро мы будем вместе».
Учитель принял меня перед моим отъездом. Глядя на мою теперь уже цветущую бороду, он с улыбкой заметил: «Я не могу допустить, чтобы ты ходил в таком виде!» Он велел мне сесть прямо там, на улице, попросил расческу и ножницы и со множеством радостных смешков принялся подстригать мою бороду так, как ему хотелось, чтобы она выглядела. С тех пор я старался поддерживать бороду более или менее такой же длины, за исключением одного периода в моей жизни, когда я сбрил ее, думая, что теперь я выгляжу достаточно взрослым. Однако потом я решил, что он хотел, чтобы я отрастил бороду не только из-за моей юной внешности, поэтому я позволил ей вырасти снова.
Мой отец, как ни рад он был меня видеть, был далек от того, чтобы одобрять мой новый образ жизни. Он содрогнулся, увидев мою бороду, сожалел по поводу оставленной мною многообещающей карьеры писателя и полностью отвергал мои духовные убеждения. Однажды он сказал: «Если я узнаю мнение нескольких врачей относительно вашего учения об активации энергии тела силой воли, ты принял бы их вердикт?» Это не было похоже на предложение проконсультироваться с кем-то из многочисленных врачей, которые уже участвовали в нашей работе. Вероятно, он даже себе не представлял, что такие особи существуют.
«Папа, — возразил я, — врачи не всеведущи!»
В то воскресенье я вместе с мамой и папой был на утренней службе в голливудской церкви. Накануне я спросил преподобного Бернарда, который должен был выступать: «Как Вы думаете, Вы могли бы провести действительно научную беседу, чтобы произвести впечатление на моего отца?» — «Конечно», — уверенно ответил он. Однако совпадение понимания науки Бернардом и папой на понимание науки оказалось чисто случайным. В тот день папа вышел из церкви с убеждением, что Бернард полностью лишился рассудка, — суждение, которое, вероятно, распространялось на всех нас, включая меня.
Можно предположить, что визит моих родителей, совпавший с периодом моего сурового испытания веры, сделал это испытание тяжелее, чем когда-либо. Однако на самом деле этот визит помог мне преодолеть сомнения. Ведь мы с родителями, несмотря на наши философские разногласия, глубоко любили друг друга. Реальность этой основополагающей связи помогла мне понять, что любовь значительно лучше отвечает на сомнения, чем рассудок, который склонен быстро осуждать, но медленно исследовать.
В конце концов, мои родители были рады видеть меня счастливым в моем новом призвании. Размышляя о моем смятении и невзгодах во время обучения в колледже и после него, мама через несколько недель написала Мастеру, поблагодарив его за все доброе, что он сделал для меня.
Во время моего краткого пребывания в Маунт-Вашингтоне я обнаружил, что другие монахи тоже проходили через внутренние испытания. По возвращении в Твенти-Найн-Палмз я сказал Мастеру: «Сэр, Жан немного обескуражен. Кто-то сказал ему, что, по словам Шри Рамакришны, благодать — это лишь развлечение Бога. По его мнению, это означает, что человек может медитировать годами и ничего не добиться, тогда как Бог, если захочет, может открыться любому пьянице».
«Рамакришна никогда бы этого не сказал! — Мастер выглядел почти потрясенным. — Вот что происходит, когда люди без реализации пытаются интерпретировать учения святых. Бог — не существо прихотей! Конечно, иногда это может выглядеть, как развлечение, для людей, которые не могут видеть причинных влияний прежней кармы. Но зачем Богу идти вопреки собственному закону? Он реагирует в соответствии с ним. Передай Хаупту, что я назвал это серьезным заблуждением с его стороны».
— Передам, сэр. — Я помедлил. — Мастер, а Вы не поговорите с ним? Кажется, в последнее время ему приходится нелегко.
— Хорошо, — спокойно ответил Мастер, — Сатана испытывает эту организацию. Хаупт не один такой.
— Так вот в чем беда!
— Да, — печально продолжал Мастер. — Падет немало голов.
— Как долго это будет продолжаться, Мастер?
— Довольно долго. — После небольшой паузы он продолжил. — Все началось, когда тот мальчик, Ян, покинул Энсинитас. Потом ушел Смит. Еще немало голов покатится.
Ян, девятилетний ребенок, получивший видение Иисуса, покинул нас несколько месяцев спустя вместе с матерью. Преподобный Смит был священником нашей капеллы в Лонг-Бич.
Похоже, в жизни великих учителей мира к концу их миссии происходит своего рода уборка. Таким способом, после того как они покинут эту землю, обеспечивается выполнение их работы настолько чисто, насколько это возможно. Иисус Христос сказал своим ученикам: «Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную». И далее: «Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне и Я в нем» (Ин. 6:54,56). Он не побеспокоился о том, чтобы объяснить, что он имел в виду под этими словами, или что его слова имели чисто метафорический смысл. Будто он предлагал людям понять его неправильно, чтобы выяснить, кто из его учеников действительно сонастроен с ним.
Далее в Библии говорится: «Многие из учеников Его, слыша то, говорили: воистину трудное учение; кто может его принять?» Далее сообщается об их общей реакции: «С этого времени многие из учеников Его отошли от Него и уже не ходили с Ним» (Ин. 6:54-66). Но самые близкие ученики Иисуса были сонастроены с ним на интуитивном уровне. Ничто из того, что он говорил внешне, не могло нарушить возвышенной уверенности этого внутреннего знания. Их интуитивное понимание свидетельствовало об их пригодности к распространению его послания после того, как он покинет свое тело.
Как-то вечером на ретрите Мастера мы гуляли с ним вдвоем на свежем воздухе, когда он вдруг, как гром среди ясного неба, очень строго заметил: «Кроме святого Линна, каждый мужчина меня разочаровал. А ты НЕ ДОЛЖЕН разочаровывать меня!» Его заключительные слова были произнесены с большой серьезностью. Я знал, что многие его ученики не разочаровывали его духовно. Что же тогда он имел в виду? Имело ли это какое-то отношение к его частым заявлениям: «Тебе предстоит великая работа, Уолтер»? Я еще ясно не понимал, что это будет за работа. И мой следующий вопрос: это как-то связано с тем, что я мужчина?
Мне потребовались годы, чтобы понять его наставление в тот день в Твенти-Найн-Палмз и причину, по которой он произнес его с такой силой.
Мужчины и женщины, хотя выражают Бога в равной степени, но проявляют его по-разному; тем самым они дополняют друг друга. Таким образом они отражают двойственную природу всего проявленного существования. Мужская энергия, сказал Мастер, более естественно направляется наружу; женская более внутренняя. Он отметил, что это различие, хотя, конечно, и варьируется в зависимости от индивидов, проявляется даже в половых органах.
Он был разочарован тем, что люди, пришедшие к нему в качестве учеников, не проявляли рвения к распространению его миссии. Доктор Льюис часто пренебрежительно отзывался о служителях, которые «просто встают и раздувают». Мастер велел мне читать лекции в церквях, но я всегда представлял, что это, должно быть, моя плохая карма — выступать на публике. Я представил себе других учеников — тех, у кого достаточно хорошая карма, как я думал, — сидящих дома, медитирующих.
Прошло почти семь лет, прежде чем я осознал, что людям на самом деле помогает то, что я сказал в проповеди или на лекции. Один человек подумывал о самоубийстве, но передумал, услышав мои слова. Другой развил веру в Бога после одной из моих проповедей.
Боюсь, что в первую очередь именно доктор Льюис своими комментариями по поводу «раздувания» загасил мой энтузиазм по поводу распространения учений, а также тот факт, что женщинам-ученицам, которые служили Мастеру более тщательно и казались, по крайней мере, внешне более близкими к нему, чем большинство мужчин, не ставилась задача выступать на публике. Однако на самом деле Мастер настроился на мое самое глубокое желание: помочь другим, а также самому себе, найти Бога.
Даже когда я пересекал страну, чтобы предложить себя в качестве его ученика, во мне преобладали два желания: найти Бога и помочь найти его другим. «Какое замечательное учение! — думал я. — Как бы я хотел, чтобы все в мире могли услышать, понять и принять это!» Эта мысль мощно поднялась во мне, почти как часть моей тоски по Богу. Как, даже обретя Бога, я могу быть удовлетворен, если повсюду мои братья и сестры этого не достигли?
Неужели я на самом деле считаю каждого человека на земле своими братом и сестрой? Да, по крайней мере, до такой степени: одним из моих основных мотивов поиска Бога было пугающее осознание того, что глубины, в которые может погрузиться каждый, потенциально являются тем, чего каждый должен бояться. Я тоже мог бы опуститься так далеко — конечно, не в моих нынешних реалиях, но в моей человеческой природе. Я мог бы стать наркоманом, убийцей, буйным сумасшедшим.
Я вспомнил период моего детства, когда отец читал мне «Гекльберри Финна» Марка Твена, и как потом в лихорадочном бреду я снова и снова отчаянно кричал: «Я не хочу быть пьяницей! Я не хочу быть пьяницей!» Безграничный потенциал человека как для заблуждения, так и для мудрости объединяет его в сознании со всеми людьми. Все в мире находятся в одинаковом положении и разделяют одну и ту же потребность: внутренней свободы. Если бы я смог выпутаться из этой вселенской проблемы хотя бы настолько, чтобы найти правильный путь к свободе, мне бы очень хотелось поделиться своим открытием с каждым.
Этот основной инстинкт во мне был приглушен осуждающими комментариями нескольких моих товарищей-учеников. В конце концов, моим первым и единственным настоящим желанием было найти Бога. Ничто не интересовало меня, что могло бы помешать мне искать Его. Я, конечно, не хотел «просто вставать и раздувать»!
Однажды Мастер высказался о группе наших монахов, которых он мог бы назначить учителями, но кто позволил публичному восхищению войти в их голову, рассматривая себя (как ни абсурдно это кажется) настолько же знающими, как их собственный гуру! Увы, такова человеческая натура: она любит красоваться. Женщины-редакторы Мастера тоже осмеливались исправлять не только его речевой поток и грамматику, но даже его учения. Услышав, как он описывает эту опасность на собрании пастырей, я сказал ему: «Сэр, вот почему я не хочу быть оратором».
Он понимал, что это важный момент в моей жизни. Говоря серьезно и с большой выразительностью, он опустил глаза к полу и сказал: «Ты никогда не упадешь из-за эго!»
Однако в его беспокойстве по поводу тех, кто учил от его имени или, если уж на то пошло, кто редактировал его труды, был и другой аспект. До сих пор никто не проявлял подлинного энтузиазма в отношении того, чтобы делиться его учением или более широкой миссией с другими. Казалось, каждый больше озабочен своим духовным прогрессом. Во мне Мастер, наконец, нашел кого-то, кто действительно хотел обратиться ко всему миру с истинами, которыми он пришел поделиться.
Много лет спустя я слышал, как один бывший монах сообщил моему другу о том, что слышал, как Мастер сказал небольшой группе: «Если бы Уолтер пришел раньше, мы бы достигли миллионов!» Вот почему, как я теперь полагаю, он вышел на сцену после моего принятия и с явным удовлетворением объявил: «У нас новый брат». Именно поэтому он заставил меня встать в церкви, когда я впервые услышал его выступление, и представил меня всем. Моя работа, как он уже знал, состояла в том, чтобы служить наконечником копья для его учений. Он с самого начала знал, что моя работа будет заключаться в том, чтобы широко повсюду представлять его послание, не внося собственных «поправок».
Действительно, посредством многих тысяч лекций, которые я прочитал во многих странах; через почти сотню книг, которые я (до сих пор) написал; через более 400 песен и инструментальных пьес, которые прошли через меня; через его произведения, которые я редактировал; через семь или восемь общин, которые я основал до сих пор; и через многих людей — возможно, их были сотни тысяч или даже миллионы, — которых я привел к ученичеству под его руководством, моя работа должна была принести миру не только его самого, но и его учение и миссию. Многое, конечно, еще предстоит сделать, но я полагаю, немногие станут отрицать, что благодаря милости Мастера мне удалось заложить достойное начало тому, чтобы его работа приобрела известность в мире. И все это началось с тех месяцев в Твенти-Найн-Палмз.
В моей борьбе за редактирование комментариев Мастера к Бхагавадгите (а ранее и к «Рубайяту» Омара Хайяма) оказалось, что в старых журналах достаточно было вносить исправления даже без изменения формулировок. Большинство ошибок были просто опечатками или детищами какого-нибудь редактора с причудливым фетишизмом к заглавным буквам. Но этих литературных изгоев было так много, что я не видел практического способа подготовить текст к публикации, не напечатав сначала все статьи заново, с двойным интервалом для оперативного вмешательства. Однако Мастер, должно быть, не понял, в каком очень плохом состоянии они были. Когда я предложил их напечатать, он сказал, что это займет слишком много времени.
Когда же я, наконец, представил результаты своих трудов в редакционный отдел, загромождая поля не менее, чем шестью исправлениями на строку, стало очевидно, что с моей копией невозможно работать. Лори Пратт, старшая ученица, на которую Мастер возложил реальную ответственность за редактирование, приказала выбросить всю мою работу и перепечатать все материалы через два интервала из свежих журналов. Это, как я знал с самого начала, было единственно возможным.
Почему он заставил меня настолько бесполезно делать всю эту тяжелую работу? Позже я понял. Ему осталось жить совсем немного, и он хотел выразить свою волю относительно будущего своей работы и нашего собственного будущего. Так, он пытался в 1925 году открыть школу для детей в Маунт-Вашингтоне, хотя, несомненно, знал, что родителям в Америке нужно было сначала принять его учение, прежде чем они решат отправить своих детей в его школу. Он пытался открыть университет йоги, хотя, должно быть, знал, что время для такого предприятия еще не пришло.
Он попытался создать «всемирное братство» в Энсинитасе, зная (опять же, безусловно), что ни Америка не готова к такому шагу, ни его отрекшиеся от земной жизни ученики.
И он пытался заставить меня, юношу двадцати трех лет, отредактировать некоторые из его основных работ, конечно, зная, что я еще не был готов к этой задаче.
Все это должно было помочь «посеять его мысли в эфире» для будущего осуществления.[4]
Однажды после полудня во время ретрита Мастера в пустыне я случайно слышал, как Мастер бранил мисс Тейлор за то, что она не использовала мою работу. «Даже если бы Вы дали мне миллион долларов, — кричал он, — я бы не прошел через все то, через что ему пришлось пройти, чтобы выполнить эту работу! Даже за миллион долларов!» (Как будто он сделал бы что-нибудь только ради денежной выгоды!) Я улыбнулся, хотя и был польщен выраженной им заботой.
В тот же день после полудня возле дома Мастера меня случайно встретила Лори Пратт. «Боже мой! — воскликнула она. — Какую огромную работу ты проделал!» Повернувшись, чтобы войти в дверь, она, как бы ни к кому не обращаясь, небрежно добавила: «Не то, чтобы это принесло какую-то пользу!» Я снова улыбнулся, на этот раз криво. Я и сам знал, что все это бесполезно.
Позднее в тот день Мастер попытался утешить меня по поводу ее, по-видимому, бесчувственного замечания.
— Но сэр, — заступился я, — она совершенно права! Никто не смог бы работать с моей копии.
— Ты защищаешь ее! — Лицо Мастера выражало изумление. — Но ты проделал хорошую работу. Все эти прописные буквы! Они сделали бы нас посмешищем.
Я был тронут его попыткой успокоить меня. Однако для меня важно было то, что теперь, как никогда раньше, я знал, что принадлежу ему и что внешние взлеты и падения на пути не имеют значения, пока я чувствую его любовь в своем сердце. Возможно, размышлял я, он держал меня в Твенти-Найн-Палмз только для того, чтобы помочь мне справиться с важными недостатками моего собственного характера, а вовсе не ради своих книг. Во всяком случае, я знал, что месяцы мучений сделали меня зрелым. Теперь я не испытывал по отношению к ним ничего, кроме благодарности.
Был один (единственный) раз в жизни, когда Лори Пратт, Мастер и я оказались втроем на открытом воздухе в его пустынном ретрите. Мастер рассказал забавную историю о своих первых школьных днях в Ранчи.
«Раньше я быстро бегал, — сказал он. — В школе мы каким-то образом приобрели несколько собак, которые доставляли нам бесконечные проблемы. Никто не мог их поймать. Однажды я взял мешок из грубой джутовой ткани и погнался за ними, хватая их по очереди и кладя в мешок. Так мне удалось поймать всех собак. Затем мы отвезли их подальше, и у нас получилось от них избавиться».
Я уже не помню точных слов Мастера по этому поводу. На самом деле я не мог толком понять, что он говорит. Он рассказывал эту историю с таким удовольствием и энтузиазмом, широко жестикулируя и задыхаясь в пантомиме, смеясь и с огоньком в глазах, что его слова стали запутанными. Однако его восторг от этой истории был заразителен, и я радостно смеялся вместе с ним.
Лори, со своей стороны, сидела, спокойно глядя вдаль. Она казалась совершенно отстраненной от того, что говорил Мастер, не затронутой его комедией. Отстраненно она прокомментировала: «Ну, хорошо», а затем: «Подумать только!»
Мастер, очевидно, адресовал свою историю мне. Не давал ли он мне намек на неспособность Лори войти в реалии других людей и, возможно, ее неспособность оценить обоснованность этих реалий, если они отличаются от ее собственных? Он, должно быть, знал, что через несколько лет мы с ней поссоримся, и это выльется в ее полное осуждение меня.
В то время я тоже задавался вопросом: есть ли у нее вообще чувство юмора?
После того как я оправился от своего испытания в той пустыне, Мастер посмотрел на меня доброжелательно, затем успокоил перед другими монахами: «Уолтер был на своем высоком коне. Теперь он идет нашим путем».
<<< |
Содержание |
>>>
[1] «Среди тысячи людей едва один стремится к совершенству; среди успешно стремящихся едва один знает Мою Сущность». (Бхагавадгита 7:3) – Прим. ред.
[2] Сизиф — хитрый царь в древнегреческой легенде, был осужден толкать в преисподней тяжелый камень несколько раз вверх по холму только для того, чтобы он снова скатился на дно.
[3] Рассматривая это слово «быстро», я вынужден признать, что какое-то другое слово лучше служило бы моему пониманию, если бы я мог его найти. Мне было больно в жизни признать, что никакая дружба не является по-настоящему крепкой, кроме дружбы Бога и гуру в Боге.
[4] Семена, посаженные Мастером в те недели, действительно со временем принесли плоды. В 1994 году я редактировал его комментарии к «Рубайяту» и опубликовал их под названием «Рубайят Омара Хайяма». А в 2005 году (как сказано в главе 39) я написал книгу «Сущность Бхагавадгиты, объясненная Парамхансой Йоганандой».