Глава 19. Первые дни неофита

Распорядок дня в Маунт-Вашингтоне был достаточно индивидуальным. Как и в большинстве индийских ашрамов, нам предоставлялась свобода для личной духовной практики. Мы регулярно встречались во время работы и еды, а иногда проводили вечерние занятия по отпечатанным урокам SRF, после которых следовала групповая медитация. Парамхансаджи выразил желание, чтобы мы почаще медитировали вместе. Однако нам не хватало лидера, а групповая инициатива, которую некому стимулировать, редко продвигается по прямой линии. Бернард, на которого Мастер возложил ответственность за нашу повседневную деятельность, не стремился брать на себя ответственность за нашу духовную жизнь, которую он рассматривал как исключительную прерогативу Мастера.

Думаю, что на самом деле Мастер сам не слишком возражал против нашей неорганизованности. Хотя ежедневные групповые медитации могли помочь более прочно удерживать на пути нескольких менее преданных монахов, они также поглощали бы свободное время остальных, которое можно было бы посвящать более длительным индивидуальным медитациям. Мастеру хотелось, чтобы наши духовные усилия проистекали из глубин искреннего стремления к Богу, а не просто механически следовали проторенными путями установившейся привычки. Конечно, он подчеркивал важность регулярной практики, но я думаю, что часовая регулярность западной монашеской дисциплины, должно быть, казалась ему слишком механической и составляющей слишком большую часть самого далеко идущего западного заблуждения: веру в то, что совершенства можно достичь за счет внешних, а не внутренних преобразований. Во всяком случае, Мастер часто вытаскивал нас из любой колеи установившегося порядка, в которой мы слишком прочно увязли. В его компании опасность того, что наши ментальные канавки превратятся в колеи, была невелика!

Я был рад возможности выработать собственный медитативный распорядок. Вскоре я уже вставал каждое утро в четыре часа — следует признаться, что с постели я вставал пошатываясь, исключительно с помощью будильника. Выполнив упражнения Мастера по зарядке тела энергией, я два или три часа медитировал. В семь часов я шел в главное здание, где принимал душ и завтракал, прежде чем пойти на работу в сад. В полдень я откладывал для себя еду в мужской столовой, затем полчаса медитировал в главной капелле наверху. Вечерами я слегка перекусывал (тяжелая пища в желудке, как я обнаружил, затрудняет глубокую медитацию), немного изучал тексты, а затем спускался в свою «пещеру» и медитировал еще два-три часа перед сном.

Вскоре я ждал времени медитации с таким нетерпением, с каким мирские люди ожидают вечеринки, — на самом деле, с гораздо большим нетерпением. Я и представить себе не мог, что в моем собственном «я» может быть такое богатство наслаждения!

В дополнение к техникам медитации Парамханса Йогананда, как я уже упоминал, обучал ряду энергизирующих упражнений. Он положил в их основу малоизвестную истину, которую преподобный Бернард объяснил мне в первый вечер в Маунт-Вашингтоне. Космическая энергия посредством воли втягивается в тело через медуллу облонгату. «Чем сильнее воля, — говорил Мастер, — тем больше поток энергии». С удовольствием выполняя эти упражнения ежедневно утром и вечером, я нашел их изумительно эффективными для изгнания усталости и развития сияющего, продолжительного чувства благополучия.

Субботы по расписанию были выходными днями. Это давало нам время для домашней работы и более длительных индивидуальных медитаций. Обычно я медитировал до позднего утра, а потом весь остаток дня хранил молчание. Иногда я постился. Вечером я снова медитировал несколько часов.

По воскресеньям мы посещали утренние и вечерние службы в нашей церкви в Голливуде. Чтобы туда добираться, у нас был только пикап, и мы, молодые монахи, радостно набивались в его кузов для поездки, занимавшей пятнадцать или двадцать минут. Зимой, чтобы закалиться от холода и развить титикшу (выносливость)^[1], мы иногда раздевались до пояса и бегали, радостно приветствуя бодрящий воздух и смеясь с юношеским задором, когда подпрыгивали. («Тебе нужно обучиться тумо, — прокричал мне однажды Бун сквозь ветер, свистящий вокруг нас. «Что это такое?» — «Это тибетская техника для преодоления холода». С тех пор, если Бун выглядел слегка озябшим, я кричал ему: «Делай больше тумо!»)

Голливудская церковь очаровывала своей простотой. Ее цветовая гамма, как изнутри, так и снаружи, была голубой, белой и золотой — «цвета Мастера», как сообщил мне Бун. В маленьких нишах по обе стороны святилища располагались статуэтки, изображающие лидеров основных мировых религий. Парамханса Йогананда назвал эту церковь «Церковью всех религий». Его учение подчеркивало основополагающее единство всех верований. Скамьи, рассчитанные примерно на 115 человек, располагались напротив маленькой сцены, на которой проводились службы. До и после службы на сцене обычно задергивали шторы. Когда они расходились, взору открывался расположенный вдоль задней стены алтарь с пятью нишами, в каждой из которых находилось изображение одного из гуру нашей линии: Бабаджи, Лахири Махасая, Свами Шри Юктешвара, Парамхансы Йогананды и Иисуса Христа.

Бернард, которому предстояло проводить службу в первое воскресенье после моего прибытия, предварительно показал мне всё вокруг. «Почему, — спросил я его, — на нашем алтаре есть изображение Иисуса Христа? Ведь он не в нашей линии гуру. Неужели мы включаем его только потому, чтобы избежать критики со стороны христианских конфессий?»

Бернард улыбнулся:

— Мастер рассказывал нам, что сам Иисус явился Бабаджи и попросил его послать это учение о Самореализации на Запад. «Мои последователи, — утверждал Иисус на той встрече, — забыли искусство божественного, внутреннего общения. Внешне они совершают добрые дела, но упустили из виду самое важное в моих учениях: «Ищите же прежде Царства Божия»» (Мф. 6:33).

— Работа, ради которой он послал на Запад Мастера, состоит в том, чтобы помочь людям в непосредственном общении с Богом, — продолжал Бернард. — Иисус, благодаря практике медитации, также становится для них живой реальностью — существом, с которым они могут общаться, а не просто читать о нем в Библии. Именно это имел в виду Иисус, когда говорил, что придет снова. Мастер часто говорит об этой работе как о Втором Пришествии Христа, ибо она учит людей тому, как осуществить истинное обещание Иисуса: вернуться снова не внешне, а в душах тех, кто любил его и общался с ним.

— Это не то, во что верит большинство христиан, — криво улыбнулся я.

— Верно! Но ты можешь припомнить несколько библейских историй, где Иисус упрекал самих апостолов в том, что они восприняли его слова в буквальном смысле, а он имел в виду метафорический. «У меня есть пища, которой вы не знаете» (Ин. 4:32) — сказал он, а они подумали, что о нем, должно быть, что-то утаивается как о человеке! Более того, сам Иисус помещал Второе Пришествие в пределах текущей жизни своих слушателей: «Истинно говорю вам: не прейдет род сей, как все сие будет» (Мф. 24:34). В те дни и с тех пор много раз он выполнял свое обещание явиться — не фанатичным адвентистам, некоторые из которых ожидали его на вершинах холмов в развевающихся белых одеждах, но истинно преданным, кто смиренно и горячо искал его в собственных душах.

— Скажи, — спросил я, колеблясь, прежде чем решиться на этот философский шаг, — зачем вообще нужны изображения на нашем алтаре? Если состояние сознания, которое мы ищем, бесформенно и вездесуще, и мы должны внутренне общаться с ним, не мешает ли нашему развитию отвлечение нашего внимания вовне, на отдельных людей?

— Нет, — ответил Бернард. — Видишь ли, наши мастера обладают этим состоянием сознания. Нам же трудно даже представить себе такое состояние! Настраиваясь на них, мы начинаем интуитивно понимать, чем же они обладают, и развивать такое же сознание в себе. Именно это имеется в виду в Библии под словами: «А тем, которые приняли Его, верующим во имя Его, дал власть быть чадами Божиими» (Ин. 1:12).

— Значит, важнее стараться настроиться на сознание Мастера в медитации, чем концентрироваться на его внешних словах и действиях?

— Так и есть! Я, конечно, не имею в виду, что его внешние учения не содержат для нас жизненно важных уроков. Но суть этих учений в том, чтобы привести нас к внутренней настроенности. Можно сказать, что сонастройка — это сущность ученичества.

Мне стало интересно, не может ли такое глубокое личностное отношение к своему гуру привести к эмоциональной привязанности к нему, тем самым ограничивая сознание ученика, а не освобождая. И, что важнее всего, мне хотелось бы знать, не будет ли моя сонастройка с Мастером угрожать моей сонастройке с Богом? Не направит ли она мое внимание вовне, вместо того чтобы обратить его вовнутрь?

Со временем, когда я лучше узнал Мастера, мне стало очевидно, что сонастройка, которую он поощрял в своих учениках, была безличной. Его практика заключалась в том, чтобы решительно отворачивать преданность людей от себя как человеческого существа и направлять ее к вездесущей Божественности — единственному объекту его собственной преданности. Тогда я понял, что сонастройка с ним означает настроенность не на его человеческую личность, а на его вселенское состояние сознания. На самом деле, в более глубоком смысле не было никакой личности, на которую мы могли бы настроиться. Он часто говорил: «Я давно убил Йогананду. Теперь в этом храме не живет никто, кроме Бога».

Вначале, еще не осознавая, сколь глубоко безличным было его сознание, я видел в нем скорее великого и мудрого человека. Он стремился помочь мне расширить мои умственные горизонты. Однажды, глубоко заглянув в мои глаза, он сказал: «Если бы ты знал мое сознание!»

Если какой-нибудь ученик проявлял к нему хотя бы малейшую привязанность или самонадеянность как результат какой-то полученной милости, Мастер неизменно становился к этому ученику более безличным, чем обычно. Ближе всего к нему без исключения были ученики, чьи отношения с ним были отношениями главным образом в Боге.

* * * * * * *

В день нашей первой встречи 12 сентября Мастер вернулся в Энсинитас. Я увидел его снова только две недели спустя, когда он по расписанию должен был проповедовать в Голливудской церкви.

Церковь в тот день была божественно мирной. Когда мы вошли, звучала органная музыка. Органистка Джейн Браш (впоследствии Сахаджа Мата) исполняла в собственной аранжировке божественные песнопения, написанные Мастером. Я нашел ее аранжировку такой милой, такой вдохновляющей, что мое сердце воспарило в стремлении к Богу. Из всех исполнений песнопений Мастера, которые я когда-либо слышал, ни одно не тронуло меня так глубоко, как ее.

Примерно через двадцать минут подошло время начала службы. Занавеси раздвинулись; за ними стоял Мастер с глубоким, проницательным взглядом, который, казалось, даровал каждому присутствующему особое благословение. Затем он внезапно улыбнулся, излучая божественную радость. Мы непроизвольно поднялись на ноги. По обычаю, сложившемуся в дни его первых «кампаний», он спросил:

— Как вы все?

— Пробуждены и готовы! — закричали мы.

— Что чувствует каждый?

— Пробуждены и готовы!

Мы сели, вдохновленные его динамичной силой. Он провел с нами песнопения и медитацию, потом дал краткое толкование избранных мест из Библии и Бхагавадгиты. Затем последовала его проповедь — совершенно восхитительная смесь остроумия, религиозного вдохновения и мудрости. Я всегда считал, что глубокие истины должны произноситься торжественно, размеренно, а не в стиле очерков Эмерсона. В предыдущее воскресенье преподобный Бернард обращался к нам именно так (действительно, сама его речь имела определенный оттенок серьезности!) — и я был весьма впечатлен. Но на этот раз Мастер проводил лекцию в такой совершенно естественной манере, что в течение нескольких минут я был совершенно ошеломлен. Неужели таким способом можно убедить людей в важности божественных истин? Он не пытался произвести на нас впечатление глубиной своей проницательности. Напротив, он часто вызывал у нас взрывы хохота. Лишь постепенно я заметил, что его вспышкам юмора неизменно предшествовал какой-то глубокий духовный совет. Йогананда носил свою мудрость без малейшего притворства, как удобный старый жакет, который носят годами.

— За каждым розовым кустом удовольствия, — предостерегал он, — прячется гремучая змея боли. — Он продолжал убеждать нас искать «удовольствия» в Боге, игнорируя непостоянные обещания этого мира.

— Есть два типа бедных людей, — заметил он, — те, кто одеты в лохмотья, и те, кто, даже разъезжая в лимузинах, носят духовные лохмотья эгоизма и безразличия к истине и Богу. Лучше быть материально бедным и хранить Бога в своем сердце, чем быть материально богатым без Него.

— Никогда не говорите, что вы грешник, — продолжал он советовать нам. — Вы — дети Бога! Золото, даже веками покрытое грязью, остается золотом. Чистое золото души, даже покрытое в течение эонов времени грязью заблуждений, навечно останется чистым «золотом». Называть себя грешником — значит отождествлять себя со своими грехами вместо того, чтобы попытаться избавиться от них. Это значит утверждать греховность. Называть себя грешником — величайший грех перед Богом!

Он перешел к обсуждению различных уровней духовного развития: «Я спал и видел во сне, что жизнь прекрасна. Я проснулся и обнаружил, что жизнь — это долг. Но даже в этом моем покорном эго мне снилось, что я отделен от Бога. А затем я пробудился в Нем и осознал, что жизнь воистину прекрасна! Ибо красоту, которую мы ищем в этом мире, нельзя найти нигде, кроме как в Нем. Чтобы ощутить ее, нам нужно прежде всего быть послушными Его воле. Только тогда мы сможем подняться над собой. Нас отправили на Землю не для того, чтобы создавать здесь сад удовольствий. Этот мир — поле битвы! Наш высший долг — поиск Господа. «Ищите же прежде Царства Божия, — сказал Иисус, — и это все приложится вам».^[2] — И не сомневайтесь!»

И, наконец, Мастер дал нам такой бесценный совет: «Никогда не ложитесь вечером спать, пока не убедите свой ум в том, что этот мир — сон Бога».

Сразу после проповеди Бернард сделал несколько объявлений. В заключение он порекомендовал новичкам «Автобиографию йога». В этот момент Мастер прервал его, сказав: «Многие приезжают сюда издалека, прочитав эту книгу. Один человек недавно прочитал ее в Нью-Йорке, и… Уолтер, встань, пожалуйста».

Я оглянулся, ища взглядом этого «Уолтера», который, подобно мне, недавно прочитал эту книгу в Нью-Йорке. Никто не встал. Повернувшись к Мастеру, я обнаружил, что он улыбается мне! Уолтер?! «Ах, да, — философски подумал я, — роза и под другим названьем…»^[3]. Я смущенно поднялся на ноги.

— Уолтер, — продолжал с любовью Мастер, — прочитал эту книгу в Нью-Йорке и оставил все, чтобы приехать сюда. Теперь он стал одним из нас.

Члены общества, как миряне, так и отрекшиеся, улыбались мне в знак благословения.

«Уолтер» — так называл меня Мастер с тех пор. Никто больше не обращался ко мне так, пока после земной кончины Мастера я не возжелал получить любое возможное напоминание о тех драгоценных годах, проведенных с ним. Тогда я попросил своих братьев и сестер на пути называть меня этим именем.

Следующие несколько дней Мастер провел в Маунт-Вашингтоне. В этот период я видел его несколько раз, но не наедине. На самом деле, в результате резких перемен в моей жизни я пребывал в таком внутреннем смятении, что вряд ли еще одна личная беседа с ним в это время могла бы особенно мне помочь. Что касается Мастера, то он, вероятно, ждал, пока я усвою наставления, данные мне на нашей первой встрече.

За несколько дней до возвращения Мастера в Маунт-Вашингтон Норман уговорил меня присоединиться к нему в том, что среди поклонников здорового образа жизни было известно как «Виноградное исцеление» — диета, состоящая только из винограда и виноградного сока. Несколько недель такой диеты, по заверениям Нормана, очистят мое тело и помогут мне быстро продвинуться в духовной жизни. Мастер увидел нас в понедельник утром.

— Преданность — вот величайший очиститель, — заметил он, улыбаясь.

— Значит, Вы хотите, сэр, чтобы мы прервали этот пост? — осведомился я.

— Ну, я не хочу, чтобы вы ломали свою волю, раз уж вы утверждаете ее таким образом. Но ваше время было бы лучше потратить на работу по развитию преданности. Путь к Богу лежит через чистое сердце, а не чистый желудок!

Прислушавшись к его совету, я вскоре охладел к виноградному исцелению, хотя и продолжил его еще день или два, чтобы не «ломать» свою волю. А вскоре я взялся за бесконечно более благодарную, хотя и значительно более сложную задачу углубления любви к Богу посредством песнопений и постоянного удержания мысли о присутствии Бога в моем сердце.

Привычки ума, увы, не так легко изменить, как думать об изменении. Прошли месяцы, прежде чем я почувствовал, что добился существенного прогресса в борьбе с многолетней склонностью к чрезмерной интеллектуализации. Мастер, видя мое желание, с самого начала постоянно меня подбадривал и помогал советами.

— Обрети преданность! — говорил он мне. — У тебя должна быть преданность. Помни, что сказал Иисус (здесь он перефразировал слова Евангелия): «Ты открываешь Себя не мудрым и разумным, но младенцам».^[4]

Свами Шри Юктешвар, святой мудрости (если таковые когда-либо существовали) и, следовательно (как можно подумать), более склонный, чем большинство людей, поддерживать интеллектуальное отношение, сказал, что лишь любовь подходит человеку для духовного пути. В своей книге «Святая наука» он писал: «Эта естественная сердечная любовь — главное условие для достижения святой жизни… Без нее невозможно продвинуться [к спасению] ни на шаг». Нынешний век, увы, возможно, дает гораздо меньше стимулов для развития всепобеждающей любви, которую всегда превозносили святые. «Слащавая сентиментальность» — обычное суждение о глубоких положительных чувствах любого рода.

Более того, бесчувственное сердце часто воспринимается как свидетельство «научного мировоззрения». Однако истина в том, что без любви никто не способен проникнуть в самую глубину вещей, которая часто с бессознательной мудростью описывается как их «сердцевина». В то время как эмоции могут омрачить ум, а иногда и делают это, спокойная чистая любовь проясняет его и открывает возможность для тончайших интуитивных прозрений.

Как-то один посетитель попросил о личной беседе с Мастером. В назначенный день он прибыл, вооруженный длинным списком вопросов, которые он считал «глубокими».

— Любите Бога, — сказал Мастер в ответ на первый из них.

Не поняв, мужчина на мгновение смолк, затем пожал плечами и задал второй вопрос.

— Любите Бога! — настаивал Мастер.

Озадаченный, посетитель перешел к третьему «глубокому» вопросу своего списка.

— Любите Бога! — снова последовал ответ Мастера, на сей раз суровый. Не сказав больше ни слова, он поднялся, заканчивая беседу, и покинул комнату. Интеллектуальный гость так и не понял, какое отношение к его вопросам имеет совет Мастера. Годы спустя он стал своего рода духовным учителем в Чикаго и часто ссылался на этот эпизод, чтобы проиллюстрировать, что, как он выразился, даже у великих мастеров есть человеческие недостатки. Однако Парамхансаджи говорил ему, что пока он не разовьет любовь, двери к истинной мудрости останутся для него закрытыми.

Суровая дисциплина со стороны всемилостивого Мастера иногда озадачивает некоторых последователей. Новообращенный, впервые столкнувшийся с тем, что его гуру «лечит» его хорошей бранью, может даже подумать: «Неужели он потерял самообладание?» Однако настоящий мастер пребывает на уровне, намного превосходящем такие разрушительные эмоции. Иногда он действительно может демонстрировать гнев, но только для того, чтобы подчеркнуть какой-нибудь совет, который, если его сказать мягко, может не проникнуть достаточно глубоко. Точно так же мать может быть вынуждена ругать своего ребенка, если он не прислушивается к ее мягким замечаниям. Какая из двух матерей действительно проявляет более искреннюю любовь, когда ее маленький ребенок сходит с обочины в поток машин с интенсивным движением: та, которая мягко его увещевает: «На твоем месте, Джонни, я этого бы не делала», — или та, которая хватает и тащит его обратно, ругает и, возможно, слегка шлепает, чтобы подкрепить свое наставление?

Жан Хаупт рассказал мне об одном случае, когда Мастер в его присутствии ругал одну из монахинь. «Можно было подумать, что слетит крыша! — сказал Жан, усмехаясь. — Мастер расхаживал взад-вперед и кричал. Я сидел в одном конце комнаты, монахиня в другом. Каждый раз, когда Мастер смотрел на нее, он подчеркивал смысл сказанного суровым взглядом. Когда же он поворачивался к ней спиной, его лицо расплывалось в забавной улыбке. Он не переставал кричать, но подмигивал мне, прежде чем вновь свирепо повернуться к ней».

Мастер дисциплинировал только тех, кто принимал его дисциплину. Для остальных он был душевно предупредительным. Я помню, как иногда он мягко спрашивал нового ученика, которому предлагал небольшое исправление: «Вы не возражаете, что я это говорю?»

Одной из его черт, наиболее глубоко поразивших меня, было качество всеобщего уважения. Это уважение рождалось из глубочайшей заботы о благополучии других людей. Я убежден, что абсолютно незнакомый человек был для него так же дорог, как и его самые близкие ученики.

Деби Мукерджи, молодой монах из Индии, привел мне пример всеобщей любви Мастера. Однажды после обеда Мастер пригласил его прокатиться вместе с ним на машине. На закате дня они возвращались домой.

— Остановите машину! — внезапно приказал Мастер.

Они остановились у обочины. Он вышел и вернулся на несколько дверей назад к маленькому довольно невзрачному магазину разносортных товаров. Там, на удивление Деби, он выбрал несколько предметов, ни один из которых не был полезен. «Для чего вообще ему могло понадобиться всё это барахло?» — изумился Деби. У прилавка хозяйка магазина, пожилая женщина, подсчитала общую стоимость. Когда Мастер заплатил, она разрыдалась.

— Мне сегодня была так нужна именно эта сумма денег! — воскликнула она. — Скоро пора закрываться, и я уже почти потеряла надежду получить ее. Благослови вас Господь, сэр. Должно быть, сам Бог послал вас ко мне в час моей нужды!

Только спокойная улыбка Мастера выдавала, что он знал о ее затруднении. Он не стал ничего объяснять. Покупки, как и предполагал Деби, впоследствии не принесли никакой практической пользы.

Сначала мне было немного неловко жить с кем-то, кто, как я вскоре обнаружил, знал мои самые сокровенные мысли и чувства. Пространство не было препятствием для его телепатической проницательности. Где бы ни находились его ученики, Мастер читал их, как открытую книгу.

Бун и Норман рассказали мне, как за несколько недель до моего прибытия они вместе ехали на автобусе в Энсинитас. Их разговор, по-видимому, был не очень-то духовно полезным.

— Мастер встретил нас у ворот, — рассказывал мне Норман. — Он выглядел суровым. Процитировав нам несколько наших наиболее красочных высказываний в автобусе, он хорошенько нас отругал. «Вы пришли сюда, чтобы забыть о мирских вещах, — сказал он. — Проводите свое время, когда это возможно, в одиночестве, разговаривая с Богом. Когда общаетесь с другими, говорите больше о Нем». В итоге он сказал, чтобы мы не общались друг с другом!

Другой ученик, Джеймс Коллер, примерно в то же время приехал к нам из Финикса в Аризоне, Мастер назначил его там священником нашей церкви. Хотя Джеймс и обладал глубокой преданностью Богу и Гуру, он имел склонность немного небрежно относиться к дисциплине отшельничества.

— Недавно я ехал на машине из Финикса в Энсинитас, — рассказывал нам Джеймс, — чтобы повидаться с Мастером. Был поздний вечер, и я проголодался. Через некоторое время я подъехал к ресторану, который был еще открыт, и с нетерпением вошел. Как на зло, всё, что они могли предложить, — это гамбургеры. Что мне было делать? Я знал, что Мастер хотел, чтобы мы были вегетарианцами, но всё же… Знаешь, я был по-настоящему голоден! «А, ладно, — решил я, наконец, — он не узнает!» И я съел два гамбургера. После того как я прибыл в Энсинитас, я разговаривал с Мастером. В конце нашего разговора он мягко заметил: «Кстати, Джеймс, когда ты поздним вечером оказываешься на шоссе и подъезжаешь к месту, где не подают ничего, кроме гамбургеров, лучше не есть ничего». Те, у кого есть подобные проблемы с самодисциплиной, могут утешиться словами Мастера, сказавшего, что Джеймс будет духовно свободен в этой жизни. Его спасительной благодатью была глубокая любовь к Богу.

Как бы ни смущала жизнь рядом с человеком, который имеет свободный доступ к скрытым закоулкам моего разума, я все больше был благодарен ему за его проницательность. Ибо здесь, наконец-то, как я понял, нашелся единственный человек, чьего непонимания мне никогда не следовало опасаться. Мастер был моим другом, всегда твердо и спокойно стоящим на моей стороне, озабоченный только тем, чтобы помочь мне преодолеть каждую ошибку на пути к высшему пониманию. Кроме того, почти невероятно, но внутренне он был точно таким же со всеми, что бы они ни делали и как бы с ним ни обращались. Его забота была целиком направлена на то, чтобы давать им, и никогда на то, чтобы от них получать.

Однажды он отругал преподобного Стэнли, священника «Озерной обители SRF».

— Но, пожалуйста, сэр, — умолял Стэнли, —Вы ведь простите меня, правда?

— Ну, — ответил удивленный Мастер, — что же еще я могу сделать?

Мне не известно ни одного случая, когда бы он затаил обиду.

Один человек из жгучей ревности в течение многих лет клеветал на Мастера. Однажды, за несколько дней до конца жизни Мастера, они встретились на официальном собрании.

— Помни, — сказал Мастер, глядя в глаза этого человека с глубоким прощением, — я всегда буду любить тебя! — Позже я увидел этого человека смотрящим на Мастера с глубокой любовью и восхищением. Фотография этой встречи есть в опубликованном рассказе о махасамадхи Мастера, или окончательном сознательном выходе его из тела.

Советы, которые Мастер давал людям, рожденные из божественной любви, всегда соответствовали их потребностям. Увидев меня однажды на территории, он посоветовал: «Не волнуйся и не теряй терпения, Уолтер. Двигайся с малой скоростью». Только он, знавший мои сокровенные мысли во время медитации, мог заметить неуемное рвение, с которым я вступил на духовный путь. Внешне я не проявлял такого отношения.

Ближе к концу сентября он пригласил меня в Энсинитас, где намеревался провести следующую неделю. Однажды вечером мы небольшой группой медитировали с ним в тихой гостиной обители, окна которой выходили на Тихий океан. Сидя в его присутствии, я чувствовал, как какой-то мощный магнит поднимает все мое существо и концентрирует его в точке между бровями. Мне пришла в голову мысль: «Не удивительно, что индийские Писания превыше всего ценят возвышающее влияние истинного гуру!» Одними только собственными усилиями мне никогда не удавалось столь внезапно или столь глубоко погрузиться в медитацию.

Вскоре после этого Мастер пригласил меня в Твенти-Найн-Палмз, куда, по его словам, он собирался отправиться на период уединения. Именно там на протяжении многих лет я накапливал о нем свои самые драгоценные воспоминания.

<<< | Содержание | >>>