«Ты должен хранить это место в секрете, — предупредил меня Бернард, когда мы въехали в Твенти-Найн-Палмз. — Работы становится все больше, и Мастеру необходимо место, где он мог бы сосредоточиться на своих произведениях. Иначе весь день сплошные телефонные звонки и интервью. Он даже купил эту собственность на свою фамилию — Гхош, чтобы обеспечить конфиденциальность».
В тот раз я впервые увидел пустыню. Огромная пустошь, покрытая песком, полынью, юккой и перекати-полем, вызывала у меня странное очарование. Казалось, что я попал в другое измерение, в котором время словно бы незаметно ускользнуло в безвременье. Небо пастельных оттенков голубого, розового и оранжево-желтого цветов в лучах заходящего послеполуденного солнца выглядело почти неземным. Я в изумлении огляделся вокруг.
Бернард заметил выражение моего лица: «Я вижу, что магия пустыни уже действует на тебя!» И добавил: «Мастер говорит, что свет здесь напоминает астральный».
Ретритный дом для монахов, в который мы вскоре прибыли, представлял собой небольшой коттедж на пятнадцати акрах[1] земли. Электричества там не было. Высокий ветряк, качая воду из колодца, жалобно скрипел и лязгал при каждом дуновении ветерка. Роща сине-зеленых дымных деревьев скрывала коттедж от редко посещаемой песчаной дороги. Даже с ветряком, который, казалось, был полон решимости разнести по всему свету весть о том, как тяжело ему приходится работать, это место казалось идеальным для уединения и медитации. В последующие годы мне предстояло провести много месяцев в этом спокойном месте.
Дом Мастера находился в пяти милях выше по дороге. Расположенный в более обжитом районе, он имел городской водопровод и электричество, необходимое ему для работы, так как большую часть времени он писал по ночам. Его владение приютилось у подножия гряды невысоких холмов, которые из-за своей бесплодности выглядели почти как более отдаленный горный хребет. Стены дома Мастера были покрыты бледной штукатуркой в испанском стиле, типичном для Южной Калифорнии. Вокруг него было множество растений и изящных китайских вязов. Весь участок, огороженный низким проволочным забором, занимал один-два акра.
В первый раз я приехал в Твенти-Найн-Палмз на выходные дни. Мы посетили Мастера в его доме. Мои воспоминания об этом событии состоят не столько из того, что он сказал, сколько из того, чего он не сказал. В то время я еще не знал, что он придавал большое значение молчанию. Ученикам, работавшим рядом с ним, разрешалось говорить только при необходимости. «Молчание, — говорил он, — это алтарь Духа».
Мастер сидел на открытом воздухе у гаража, мы с Бернардом стояли неподалеку. Мастер попросил Бернарда принести что-то из дома.
Неожиданно, впервые со времени приема в ученики, я обнаружил, что остался наедине со своим Гуру. Это казалось возможностью, которую нельзя упустить: шанс научиться чему-то — чему-угодно! Мастер, очевидно, так не думал. Он не сделал ни малейшей попытки начать разговор. Наконец, я решил, что мне лучше «взломать лед».
Бернард обучил меня, как входить во внутреннее общение с АУМ, Космическим звуком, который проявляется для йога, пребывающего в глубокой медитации. «Сэр, — начал я, — как звучит АУМ?»
Мастер издал продолжительное «Мммммммммм». Затем он с комфортом вернулся к молчанию. Увы, для меня его молчание было совсем не комфортным.
— Как его услышать? — настойчиво продолжал я, хотя уже знал технику.
На этот раз Мастер даже не потрудился ответить, а просто принял предписанную позу. Немного подержав ее, он молча опустил руки на колени.
Несколько месяцев спустя я сказал ему, что мне трудно успокаивать дыхание в медитации. «Это потому, — ответил он, — что раньше ты много разговаривал. Эта привычка продолжает оказывать влияние. Что ж, — добавил он утешительно, — ты был счастлив в этом».
Молчание — алтарь Духа. По мере врастания в свой новый образ жизни я начал ценить этот афоризм.
Вскоре после нашего первого визита в Твенти-Найн-Палмз Бернард снова отвез туда нас с Норманом. Мастер разработал проект работы для нас обоих, вероятно, с целью дать нам повод находиться рядом с ним, пока он сосредоточенно пишет. Он попросил нас построить ему небольшой бассейн за домом, рядом с его спальней. Не то чтобы ему особенно хотелось иметь бассейн: когда строительство закончилось, Мастер никогда им не пользовался. Но это дало нам с Норманом возможность находиться с ним нескольких недель подряд.
Вскоре мы уже трудились, копая в песке глубокую яму. Мастер, изредка отрываясь от своих записей, выходил и работал с нами минут по пятнадцать. Когда он делал это, я ощущал глубокое благословение. Но я еще не привык к привычному для него молчанию. Как-то раз теплым солнечным днем я заметил, что он слегка задыхается от физической нагрузки, и сказал как бы между прочим: «Жаркая работа, не правда ли?»
— Это хорошая работа. — Мастер взглянул на меня как бы с упреком, а затем молча продолжил копать.
Постепенно, вдохновленный его примером, я научился меньше говорить и больше прислушиваться к беззвучному шепоту в своей душе.
Однажды поздно вечером мы сидели с Мастером на маленькой веранде перед гостиной, где он диктовал свои сочинения. Помолчав несколько минут, Мастер задал мне неожиданный вопрос:
— Что удерживает Землю от побега в космос, прочь от Солнца?
Удивленный и еще не знакомый с тем загадочным способом, которым он часто обучал нас, я предположил, что он просто хочет получить урок астрономии. «Гравитационное притяжение Солнца, сэр», — объяснил я.
— Тогда что же удерживает Землю от втягивания обратно в Солнце?
— Это центробежная сила Земли, постоянно тянущая ее в сторону. Если бы солнечная гравитация не была такой сильной, мы бы улетели в космос, вообще за пределы Солнечной системы.
Мастер многозначительно улыбнулся. Стояло ли за его словами нечто большее, чем я осознал? Несколько месяцев спустя я вспомнил этот разговор и понял, что, говоря о Солнце, он метафорически подразумевал Бога, притягивающего все вещи обратно к Себе, а говоря о Земле, — человека, сопротивляющегося желаниями и личной выгодой притяжению божественной любви.
Однажды в жаркий полдень мы с Норманом закончили копать, разогнули спины и потянулись, довольные тем, что наконец-то наступило обеденное время. Работа доставляла нам удовольствие, но нельзя не признать, что она также была утомительной. Кроме того, нас одолевал голод. Мы окинули взглядом зияющую у наших ног яму.
— Боже, ну и дыра! — воскликнул Норман. Мы смотрели на горы песка, которые разбросали по территории при помощи тачки. Сам вид их, возвышающихся как немое свидетельство наших усилий, только увеличивал нашу усталость.
В этот момент вышел Мастер и присоединился к нам.
— Эти насыпи выглядят не очень привлекательно, — заметил он. — Интересно, можно ли их выровнять? Не мог бы один из вас принести доску два-на-четыре[2]?
Вооружившись доской, мы с некоторой опаской стояли перед ним, ожидая дальнейших указаний.
— Пусть каждый из вас возьмет эту два-на-четыре за один конец, — сказал Мастер. — Затем… просто подойдите вот к этой куче. Тяните песок к себе, сильно надавливая на доску и медленно двигая ее взад-вперед между вами.
Вероятно, даже этого скудного описания достаточно, чтобы составить некоторое представление о том, насколько тяжела была эта работа. Когда одна куча разровнялась, мы с Норманом тяжело дышали. Хорошо, размышляли мы, по крайней мере, мы продемонстрировали, что это можно сделать. Мастер, удовлетворив свое любопытство, несомненно, скажет нам, чтобы мы теперь шли обедать.
— Очень хорошо, — одобрительно прокомментировал он. — Я так и думал, что этот метод сработает. Раз так, почему бы нам не опробовать его еще раз — вон на той куче?
Соответствующим образом скорректировав свои ожидания, мы начали во второй раз.
— Очень хорошо! — снова прокомментировал Мастер. Очевидно, не желая ставить препятствий на пути импульса, который мы создали, он сказал: «Давайте сделаем еще одну — вот здесь».
И после этого: «Еще одну».
И затем снова: «Просто еще одну».
Я не знаю, сколько насыпей мы сровняли, но Норман, несмотря на всю свою силу, начал тихо постанывать. «Только еще одну», — вновь сказал Мастер.
Внезапно, уловив, наконец, шутку, я выпрямился и рассмеялся. Мастер улыбнулся мне в ответ.
— Я играл с вами. Теперь — идите обедать.
В обучении он часто доводил наше самообладание до предела, чтобы посмотреть, каким образом мы сломаемся. Если мы возмущались или, испытывая напряжение, расстраивались, это означало, что мы не выдержали испытания. Но если мы отвечали дополнительным приливом энергии и утверждали бодрый позитивный настрой, его испытания делали нас неизмеримо сильнее.
В предыдущем испытании Мастер помог Норману и мне научиться сопротивляться мысли об усталости. Любопытно, что после выравнивания этих насыпей я чувствовал себя менее уставшим, чем до этого. «Чем сильнее воля, — часто говорил Мастер, — тем больше поток энергии».
Однажды мы с Норманом сели обедать — как обычно, голодные. Мы потянулись к подносу, поставленному перед нами, и ахнули. Он был практически пуст! Две чашки тепловатой воды со слабым привкусом шоколада, и пара сухих сэндвичей, которыми, возможно, помахали рядом с открытой банкой арахисового масла. И это все.
— Какой банкет! — вскричал ошеломленный Норман. На мгновение мы застыли в нерешительности, а затем внезапно расхохотались. «Что происходит само собой, — часто говорил Мастер, — пусть происходит». Одним из ключей к непоколебимому внутреннему миру, которые он дал нам, была способность принимать жизнь такой, как она есть. Наша скудная еда в тот день дала нам достаточную пищу если не для наших тел, то для медитации!
Вскоре после испытания доской два-на-четыре Мастер начал после работы приглашать нас в дом, чтобы мы слушали его, когда он диктовал свои произведения. Истины, которые я познал во время этих занятий, были бесценны. Так же как и несколько уроков — некоторые менее весомые, которые я получил в периоды отдыха, когда он не диктовал.
Как я уже упоминал, в годы учебы в колледже я сформировал концепцию мудреца как человека, для которого все было Серьезным Делом. Сам я смеялся часто, но больше над глупостью, чем от невинной радости. Как большинство интеллектуалов с высшим образованием, мое представление о мудрости было довольно сухим. Но пока интеллект не смягчен сердечными качествами, он подобен земле без воды: тяжелой, но бесплодной. Мастер стремился отучить меня от этого пристрастия к сухой ментальной диете, да я и сам стремился от нее отвыкнуть.
Однажды вечером Норман и я сидели с ним на кухне. Мастер позвал одну из сестер и попросил ее принести из спальни коричневый бумажный пакет с чем-то внутри. Когда она вернулась, он выключил свет. Я услышал, как он достал что-то из сумки, затем игриво усмехнулся. Внезапно раздался жужжащий металлический звук, и тотчас из игрушечного пистолета посыпались искры. Смеясь с детским ликованием, Мастер снова включил свет. Затем из другого игрушечного пистолета, вынутого из сумки, он выстрелил в воздух крошечным парашютом. Мы с серьезными лицами наблюдали, как он опускался на пол. Я был крайне удивлен.
Мастер взглянул на меня весело, и вместе с тем скрытным пристальным взглядом спокойного понимания. «Они тебе понравились, Уолтер?»
Я засмеялся, искренне пытаясь проникнуться духом этого события. «Они превосходны, сэр!» Мой комментарий прозвучал, почти как аффирмация.
Глядя на меня на сей раз глубоко, но с любовью, он процитировал слова Иисуса: «Позвольте детям малым приходить ко Мне, ибо таковых есть Царствие Божие»[3].
Одним из самых изумительных качеств Мастера была присущая ему полная свобода духа. В самых глубоких вопросах он сохранял простоту и беззаботную наивность ребенка. В суровых испытаниях он мог найти повод для радости. Но даже когда он смеялся, он сохранял спокойный отстраненный взгляд человека, который во всем видит только Бога. В сущих пустяках он часто видел иллюстрацию какой-то глубокой истины.
В Твенти-Найн-Палмз жил соседский пес по кличке Боджо. Боджо решил, что, поскольку ретритный дом Мастера значительную часть времени оставался необитаемым, он по праву принадлежит ему. В наш первый приезд в Твенти-Найн-Палмз Боджо яростно протестовал против нашего с Норманом присутствия, непрерывно рыча и лая на нас все время, пока мы работали на бассейне. В конце концов, Норман расположил его к себе, комбинируя грубое обращение и любовь: всякий раз, когда Боджо лаял, Норман опрокидывал его на спину, а затем гладил его и бросал палки, чтобы тот их принес. Вскоре клыкастый сосед стал навещать нас как друг.
Однажды к нашему обеду на открытом воздухе присоединился Мастер. Боджо почуял запах пищи и приблизился, с надеждой принюхиваясь.
— Посмотрите на этого пса, — заметил Мастер, посмеиваясь. Он дал Боджо немного еды со своей тарелки. — Видите, как у него наморщен лоб? Хотя его мысли заняты только едой, его ум усиленно сконцентрирован на духовном оке!
Однажды вечером во время диктовки Мастер затронул тему реинкарнации. «Сэр, — спросил я, — был ли я раньше йогом?»
— Много раз, — ответил он. — Ты непременно должен был быть йогом, чтобы оказаться здесь.
В те дни Мастер начал пересматривать свои печатные уроки. К сожалению, ему так и не удалось далеко продвинуться в этой работе; задача оказалась слишком большой, учитывая множество новых работ, которые он намеревался завершить. В первый вечер, когда он занялся этим проектом, секретарь Дороти Тэйлор читала ему отрывок из старого первого урока. Она дошла до места, где Мастер говорил о невозможности получить ответы на научные вопросы путем одной только молитвы; необходимо провести соответствующие эксперименты. Точно так же и духовные истины, утверждалось в уроке, требуют проверки в «лаборатории» практики йоги и прямого внутреннего контакта с Богом.
— Мм-ммм, — прервал ее Мастер, качая головой. — Это не совсем так. Если человек молится достаточно глубоко, он получит ответ даже на сложные научные вопросы. — Некоторое время он размышлял над этой проблемой.
— Нет, — пришел он к заключению, — здесь речь идет о необходимости проверки соответствующими методами. В этом смысле написанное справедливо, поскольку молитва эффективна в таких вопросах только для тех, кто уже имеет некоторый контакт с Богом. Пожалуй, я оставлю все как есть.
Вот так, абзац за абзацем, анализировал он прежние записи, проясняя некоторые места и придавая другим более глубокий смысл. Таким путем я получил от него бесценные откровения. Впечатляла и его манера преподавания. Я все лучше и лучше понимал, что он, обладая вселенским мировоззрением и никогда не самоутверждаясь, был истинным проводником в Бесконечное.
Я был также поражен явной, динамичной смелостью его преподавания. Знаю, что многие учителя могли бы поддаться искушению сгладить то, что он сказал или написал, надеясь, что в более мягкой форме это станет более приемлемым для широкой публики. Но отличительной чертой величия является экстраординарная энергия, а такая энергия всегда бросает вызов умам в «одну лошадиную силу».
Несколько месяцев спустя меня позабавил пример стремления к тому, чтобы попытаться сгладить каждый пик энергии. Я уже упоминал, как в первые годы жизни в Америке Мастер порой буквально взбегал на лекционный помост, призывая аудиторию подняться до его собственного уровня божественного энтузиазма. Даже теперь, когда дни тех «кампаний» давно прошли, он начинал воскресные службы с радостного требования «Как вы все?» Затем он приводил свою паству к энергичному отклику: «Пробуждены и готовы!».
Доктор Ллойд Кеннел, его заместитель в Сан-Диего, будучи искренним и хорошим человеком, не мог соответствовать уровню энергии Мастера. «Мне нравится держать всё на умеренном уровне», — объяснил он мне однажды воскресным утром перед началом своей службы. «Доброе утро, — начал он, выйдя на сцену. — Надеюсь, сегодня утром все присутствующие чувствуют себя пробужденными и готовыми?» (Конечно, никакого крика в ответ не последовало).
Мастер, как никто другой из известных мне учителей, обладал способностью расшевелить людей, встряхнуть их чем-то неожиданным, внезапно очаровать забавной историей или ошеломить какой-нибудь новой информацией. Как и у Иисуса, в словах, которые он произносил, звучала истина. Даже те, кто пришел совсем недавно, находили его убежденность непоколебимой.
Никто другой не осмелился бы на это, но в самом первом уроке своего заочного курса Мастер продиктовал отрывок в поддержку своего утверждения о существовании тесной кармической связи между нашей прямой линией гуру и великим мастером Иисусом.
— Бабаджи, Лахири Махасая и Шри Юктешвар, — диктовал он, — были теми тремя мудрецами, которые пришли навестить младенца Христа в яслях. Когда Иисус стал достаточно взрослым, он нанес им ответный визит. Столетия спустя отчет о его путешествии в Индию был удален из Нового Завета фанатичными прелатами[4] из страха, что его включение может снизить величие Христа в глазах всего мира[5].
Мастер часто рассказывал нам о линии наших гуру и их особой миссии в эту эпоху, ведь он был последним в линии прямой духовной преемственности. То, чему он учил, представляло собой не кардинально новую теорию, не восточный аналог наших собственных нескончаемых «научных прорывов» на Западе, но чистейшую, высочайшую и действительно древнейшую духовную традицию в мире.
Первый в этой прямой линии гуру — Бабаджи. Мастер глубокой древности, он до сих пор живет в районе Бадринараяна в Гималаях, по-прежнему оставаясь доступным для нескольких высокоразвитых душ. Во второй половине девятнадцатого века Бабаджи, чувствуя, что в нынешний научный век человечество лучше подготовлено для получения высших знаний, направил своего ученика, Шьяму Чарана Лахири, вновь представить миру самую главную науку йоги, которая долгое время оставалась сокрытой. Лахири Махасая, как обращались к нему ученики, назвал эту возвышенную науку Крия-йогой, что означает просто «божественное единение посредством определенной техники или духовного деяния». Есть и другие техники с тем же названием, но, согласно нашей линии гуру, Крия-йога Лахири Махасая — самая древняя и основополагающая из всех йоговских техник.
Бабаджи объяснял, что именно эту технику Господь Кришна, величайший древний пророк Индии, упоминал в Бхагавадгите, говоря: «Эту непреходящую йогу я поведал Бибасвату[6], Бибасват научил ей Ману [древнего законодателя Индии], Ману передал ее Икшваку [знаменитому основателю Солнечной династии]. Таким образом она последовательно передавалась великим мудрецам, пока по прошествии долгого времени знание этой йоги в мире не ухудшилось [поскольку большая часть человечества утратила связь с духовными реалиями]».[7]
Лахири Махасая, подобно Бабаджи, был великим мастером йоги — йогаватаром, как называл его Мастер, или «воплощением йоги», хотя в то же время он был домохозяином с мирскими обязанностями. Среди многих инициированных им учеников самым значимым был Свами Шри Юктешвар — современный гьянаватар[8] Индии, или «воплощение мудрости», как назвал его Йогананда. Таким образом, через Шри Юктешвара Парамханса Йогананда был послан в Америку с этой высокой техникой, которая, по словам наших Гуру, придаст мудрое направление до сих пор беспорядочному и потенциально опасному развитию современной западной цивилизации.
«Согласно божественному плану, — заявил Йогананда по-другому поводу, — Иисус Христос был ответственным за эволюцию Запада, а Кришна (впоследствии Бабаджи) — за эволюцию Востока. Предполагалось, что Запад специализируется на развитии объективности, через логику и рассудок, а Восток — на внутреннем, интуитивном развитии. Теперь по космическому плану пришло время соединить эти две половины круга. Восток и Запад должны объединиться».
Во время вечерних диктовок Мастер также пересматривал уроки по Крия-йоге и вносил некоторые изменения в первоначальные методы преподавания. «Это не изменяет самой техники, — объяснил он, — но облегчит ее понимание».
Я жадно впитывал каждое слово Мастера: ведь я еще не был посвящен в Крия-йогу! Мастер внезапно замолчал.
— Скажи, …Уолтер! — воскликнул он. — У тебя не было посвящения в Крию!
— Нет, сэр, — самодовольно улыбнулся я. Он уже надиктовал достаточно, чтобы я понял технику.
— Что ж, в таком случае мне придется инициировать тебя прямо сейчас. — Перестав диктовать, Мастер велел нам сесть прямо, в медитативных позах. — Я посылаю через твой мозг божественный свет, дающий тебе крещение, — произнес он с того места, где сидел в другом конце комнаты. Я сразу же почувствовал божественный поток, облучающий мой мозг из Центра Христа в точку между бровями. Мастер продолжил давать мне наставления по применению этой техники.
— И все же пока не практикуй ее, — сказал он в заключение. — Я буду давать официальное посвящение на Рождество. Подожди до этого времени.
Шли недели, и постепенно я обнаружил, что мое сердце раскрывается, как цветок, под солнечными лучами любви Мастера. Все больше и больше я приходил к пониманию, какое же это благословение, что он — мой гуру. Однажды вечером во время диктовки он объяснил метод настройки на тонкие духовные вибрации Гуру.
— Визуализируйте Гуру, — сказал он, — в точке между бровями, в центре Христа. Это «вещательная станция» тела. В этой точке глубоко взывайте к нему. Затем постарайтесь почувствовать его ответ в своем сердце — «приемном устройстве» тела. Когда этот ответ придет, именно здесь вы интуитивно почувствуете его ответ. Когда это произойдет, глубоко молитесь ему: «Представь меня Богу!»
Иногда я визуализировал Мастера сидящим в уменьшенном размере на макушке моей головы. Независимо от способа медитации на него, я часто чувствовал волну мира или любви, нисходящую на меня и заполняющую все мое существо. Иногда приходили ответы на вопросы и более ясное понимание качеств, которые я старался развить или преодолеть. А иногда я обнаруживал, что во время всего одной медитации на Мастера я освобождался от какого-то заблуждения, которое мучило меня месяцами или, возможно, даже годами. Однажды, когда после такого случая я подошел к нему и преклонил колени для его благословения, он мягко отметил: «Очень хорошо!»
Иногда Мастер приходил на ретрит монахов в Твенти-Найн-Палмз. Тогда он прогуливался с нами по окрестностям или садился и разговаривал. Иногда мы вместе медитировали. После одной из таких медитаций я записал его слова:
«Это царство АУМ. Слушайте! Недостаточно просто слышать его. Вы должны раствориться в этом звуке. АУМ — это Божественная Мать». Он помолчал несколько минут: «Ом Кали, Ом Кали, Ом Кали. Слушайте…» Он снова сделал паузу. «О, как это прекрасно! Ом Кали, Ом Кали, Ом Кали!»[9]
В другой раз я спал в ретритном доме для монахов. Была глубокая ночь. Внезапно я проснулся с ощущением божественного присутствия в комнате. Впечатление было ошеломляющим. Я сел, чтобы помедитировать, и мельком заметил Мастера, выходящего из дома в лунном свете. С чувством невыразимой благодарности я вышел и молча коснулся его стоп.
Позже он пошутил: «Я думал, ты призрак!»
Мастер обладал изумительным даром универсальной дружбы. Каждый из нас чувствовал, что Мастер любит его каким-то особенным, уникальным образом. В то же время эти взаимоотношения были совершенно безличными, когда внешние проявления благосклонности мало что значили. Я понял, что такой и должна быть божественная дружба. Тем не менее, мне приходилось бывать в ашрамах, где человеческие личности были настолько в центре внимания, что не пройдет и нескольких минут, как приехавший уже знает, какие из учеников самые важные, что они делали и что Гуру о них говорил. Напротив, на протяжении нескольких первых месяцев монашества в SRF я сомневаюсь, что распознал бы больше одного-двух человек как ближайших или старейших учеников Мастера. Никто не поощрял такого любопытства.
Поэтому, когда той осенью пришло известие о том, что Фэй Райт (ныне Дая Мата, третий президент «Общества Самореализации») серьезно заболела, ее имя, хотя и находилось на первом месте в списке ближайших учеников Мастера, ничего мне не говорило. Я узнал о ее болезни только из данного мне объяснения, почему Мастер внезапно отбыл из Твенти-Найн-Палмз в Лос-Анджелес.
— Ее смерть стала бы серьезной потерей для нашего дела, — серьезно заверил меня Норман.
— Она уже ушла, — объявил Мастер по возвращении из Лос-Анджелеса. — Вы только посмотрите, как работает карма. Доктор, хотя его и вызвали вовремя, поставил ей неправильный диагноз. Когда он обнаружил свою ошибку, было уже слишком поздно. Она бы наверняка умерла, но Бог хотел, чтобы ее жизнь сохранилась для этой работы».
Мастер советовал нам не слишком беспокоиться о делах, которые напрямую нас не касаются. «Всегда пребывай в Я, — посоветовал он мне однажды. — Снисходи только для того, чтобы поесть или немного поговорить, если это необходимо. Затем вновь уходи в Себя». Я не общался с Дая Матой и даже не видел ее почти год, который провел с Мастером.
В Твенти-Найн-Палмз меня прежде всего заботила наша работа. Мы выкопали яму для бассейна. Затем пришли другие монахи и помогли соорудить опалубку. Бернард предупредил нас, что заливка бетона должна производиться непрерывно, чтобы предотвратить образование рубцов. Всю работу мы проделали вручную, перемешивая бетон и производя заливку при помощи небольшой бетономешалки. Я нагребал лопатой песок, кто-то добавлял гравий, другие подвозили тачки к местам заливки. Двадцать три часа мы трудились, изредка останавливаясь, чтобы подкрепиться бутербродами и горячим питьем. Однако внутренне во время работы мы постоянно направляли Богу свои песнопения, и часы протекали в радости. Я думаю, что по окончании работы у нас было больше энергии, чем в начале дня. Мы все счастливо улыбались.
Точнее, все, кроме одного. Этот человек после одного или двух часов работы вполсилы проворчал: «Я пришел сюда не для того, чтобы перелопачивать цемент!» Усевшись, он наблюдал за нами до конца дня, время от времени напоминая, что духовный путь заключается не в этом. Интересно, что в конце этого долгого дня он один чувствовал себя измученным.
Тема нежелания этого ученика работать всплыла несколько месяцев спустя в беседе с Мастером. «Он сказал мне, сэр, — заметил я, — что чувствует, что не может беспрекословно подчиняться Вам, потому что хочет развивать собственную свободную волю».
— Но его воля не свободна! — с недоумением ответил Мастер. — Как она может быть свободной, если он все еще обусловлен настроениями и желаниями? Я никого не прошу следовать за мной, но те, кто сделал это, обрели истинную свободу.
— Сестра, — продолжал он, произнося имя, которым всегда называл сестру Гьянамату (старейшую ученицу, с которой я встретился в мой первый приезд в Энсинитас). — Сестра все время бегала вверх и вниз, исполняя мои поручения. Однажды несколько других учеников сказали ей: «Почему ты всегда делаешь то, что он говорит? У тебя есть собственная воля!» Она ответила: «Да, но вам не кажется, что уже слишком поздно что-либо менять? И я должна вам сказать, что никогда в жизни не была так счастлива, как со времени прихода сюда».
Мастер усмехнулся: «Они больше никогда ее не беспокоили».
Даже я на собственном небольшом опыте мог подтвердить ответ сестры Гьянаматы этим нерадивым ученикам. Ибо чем больше я настраивал свою волю на волю Мастера, тем более счастливым становился.
— Моя воля, — часто говорил Мастер, — только в исполнении воли Бога. — Доказательством этого утверждения служил тот факт, что чем лучше мы следовали его воле, тем свободнее чувствовали себя в Боге.
С приближением Рождества мое сердце пело от такого счастья, которого я не мог представить себе даже в мечтах. Рождество было важным праздником в Маунт-Вашингтоне, самым священным за весь год. Мастер разделил его на два основных аспекта: «духовное Рождество», которое мы праздновали в Сочельник, и «светское Рождество», отмечаемое на следующий день традиционным открытием подарков и банкетом. (Впоследствии Мастер перенес наше «духовное Рождество» на день раньше, на двадцать третье, чтобы преданным не приходилось потом не спать всю ночь, готовя еду для большого рождественского банкета.)
Двадцать четвертого в десять утра мы собрались в капелле и целый день медитировали, приглашая беспредельного Христа вновь родиться в «яслях» наших сердец. Не знаю, кто из нас приступал к своему первому опыту столь длительной медитации без трепета. Думаю, что немногие, и в их число я точно не вхожу.
Мы сели на свои места, Мастер в передней части комнаты, лицом к нам. Двери были закрыты. С этого момента, кроме короткого перерыва в середине, никто не должен был входить и выходить из комнаты, за исключением крайней необходимости.
Мы начали с молитвы к Иисусу Христу, другим нашим мастерам и «святым всех религий», прося благословить нас по этому святому случаю. Затем последовали пятнадцать или двадцать минут пения чантов[10].
«Космические чанты» Парамхансы Йогананды состоят из простых предложений, повторяемых снова и снова, со все более глубокой концентрацией и преданностью. Я был воспитан на тонкостях западной классической музыки. Когда я стал учеником Мастера, мне потребовалось некоторое время, чтобы полностью приспособиться к этой довольно незамысловатой форме музыкального выражения. Однако к этому времени я уже полюбил чанты. В самой их простоте я нашел красоту и силу, превосходившие по своим качествам большинство, если не все, музыкальные произведения, которые я когда-либо слышал. Ведь это были «одухотворенные» чанты: Мастер вложил в них тонкие благословения, исполняя каждый из них до тех пор, пока он не вызывал божественный отклик. Как в различных зданиях и местах развиваются вибрации, которые соответствуют сознанию часто бывающих там людей, так и музыка развивает вибрации, выходящие за пределы реально слышимого звука. Чанты, которые были одухотворены, особенно великими святыми, обладают повышенной силой вдохновлять того, кто их поет.
Одним из чантов, которые мы пели в тот день, был «Христос цвета облаков, приди! О мой Христос, о мой Христос, Иисус Христос, приди!» Я обнаружил, что он изумительно эффективно погружает меня в глубокую медитацию. Сеансы пения чередовались со все более длительными периодами медитации. Иногда, чтобы ослабить любое физическое напряжение, которое мы могли испытывать, Мастер просил нас стоять во время пения; при более ритмичных чантах он велел нам хлопать в ладоши. Пару раз он просил Джейн Браш сыграть на органе духовно вдохновляющие пьесы, которые мы медитативно слушали.
В какой-то момент во второй половине дня у Мастера было видение Божественной Матери. В экстатическом состоянии он передал Ее пожелания многим из присутствующих. Некоторым он сказал, чтобы они безоговорочно отдали себя Богу. Другим сообщил, что Космическая Мать дает им особое благословение. А потом он обратился к Ней напрямую, вслух, чтобы мы могли услышать хотя бы одну сторону этого блаженного диалога.
— О, Ты так прекрасна! — повторял он снова и снова. — Не уходи! — воскликнул он под конец. — Ты говоришь, что материальные желания этих людей отталкивают Тебя? О, вернись! Пожалуйста, не уходи!
Медитация в тот день была столь глубокой, что обычный десятиминутный перерыв в середине был пропущен. Опасения, которые я испытал в начале, оказались заблуждением. «Душа любит медитировать», — говорил нам Мастер. Это эго в своей привязанности к телесному сознанию сопротивляется вхождению во внутреннюю бескрайность.
В день Рождества мы по традиции обменялись подарками. Вместе с более серьезным подарком я подарил Мастеру игрушку «Слинки»[11] в память о том случае с игрушечным пистолетом в Твенти-Найн-Палмз. Взамен я получил от него четырехцветный карандаш: «Чтобы расщеплять с ним инфинитивы!» — сказал он мне с улыбкой.
Главным событием этого дня был вечерний банкет, на котором председательствовал Мастер. Я помогал подавать ужин с карри. После этого Мастер обратился к нам. Сладость его речи так воодушевила меня, что мне показалось, будто я живу на небесах. Я никогда не думал, что такое божественное вдохновение возможно на этой прозаичной земле.
На следующий день Мастер дал посвящение в Крия-йогу — в первую очередь для принявших отречение. Подходя к нему за благословением, я мысленно молился о его помощи в развитии божественной любви. После того как он коснулся моего Центра Христа, я открыл глаза и увидел, что он блаженно улыбается мне.
В конце церемонии посвящения Мастер сказал: «Множество ангелов прошло сегодня через эту комнату». А затем — эти бросающие в дрожь слова обещания: «Некоторые из присутствующих здесь станут сиддхами, и довольно многие — дживан-муктами»[12].
В канун Нового года мы собрались в главной капелле для полуночной медитации, которую снова проводил Мастер. В какой-то момент во время процесса он ударил в большой гонг — мягко, затем с постепенно нарастающей громкостью, и попеременно уменьшая и увеличивая громкость волнами. «Представьте себе, что это звук АУМ, — сказал он нам, — распространяющийся во все стороны в бесконечность».
В то же самое время в сотне миль к югу, в Энсинитасе, другая группа учеников медитировала в главной комнате ашрама. Они тоже слышали гонг, когда Мастер в него бил. Один из монахов позже рассказывал мне: «Как будто его ударили в прихожей, совсем рядом с комнатой, в которой мы находились».
Последовавшая за этим медитация в Маунт-Вашингтоне была захватывающей.
Наступила полночь. Внезапно волны шума взметнулись вверх из расположенного внизу города и проникли внутрь из соседних районов: фабричные свистки, автомобильные гудки, крики, когда бесчисленные празднующие возвестили о наступлении Нового Года. В соседнем доме открылась дверь, и чей-то голос почти с отчаянием прокричал в ночь: «С Новым Годом!»
Какой контраст между неистовым, эмоциональным, почти лихорадочным возбуждением в звуках, которые издавали тысячи празднующих вокруг нас, и спокойной, расширяющейся радостью души, которую мы испытывали в себе, в возвышенном покое нашей маленькой капеллы! И какое благословение, размышлял я, как чудесно быть в этом святом месте, у стоп моего божественного гуру!
Я молился, чтобы Новый Год принес мне все более глубокое осознание Божественной любви.
<<< |
Содержание |
>>>
[1] 0,405 гектара. — Прим. перев.
[2] 2х4s – размер неструганой доски высотой два, шириной четыре дюйма и длиной от 6 до 12 футов (1,8…3,7 м); такая доска весит от 8 до 16 кг. – Прим. перев.
[3] Но Иисус, подозвав их, сказал: пустите детей приходить ко Мне и не возбраняйте им, ибо таковых есть Царствие Божие. (Лк 18:16, Синодальный перевод) – Прим. перев.
[4] прелат (от лат. praelatus – предпочтённый, поставленный над кем-л.) – в католической и англиканской церквах: высшее духовное лицо (архиепископ, епископ, настоятель монастыря). – Прим. перев.
[5] Тот факт, что в Библии совершенно ничего не сказано об этих пропущенных восемнадцати годах, служит самым сильным доказательством позднейшего изъятия упоминания о них. Просто невероятно, чтобы все четыре апостола опустили всякое упоминание о столь значительном отрезке краткой жизни их Учителя на земле. Даже если допустить (что представляется сомнительным), что эти восемнадцать лет были бедны событиями и не заслуживали записи, каждый добросовестный биограф — не говоря уже об учениках — не оставил бы их совсем без внимания. По крайней мере он сказал бы что-нибудь вроде: «И Иисус рос и работал у отца в мастерской». Тот факт, что не сказано совершенно ничего, наводит на мысль о последующей обработке текста священниками, чьи религиозные убеждения вдохновили их на изъятие, но удержали от бесстыдства добавлять слова от себя.
[6] В ведийской религии солярное божество, олицетворение света на небе и земле, прародитель людей. О различии в написании («Биба́сват», «Вива́сват» или «Вива́сван») см. в авторской сноске ниже. — Прим. перев.
[7] Бхагавадгита 4:1, 2 – Прим. перев.
[8] Слово «gyana» (мудрость) в книгах часто пишется как джняна. Мастер однажды дал мне разъяснения по проблеме транслитерации с санскрита на латинский алфавит. Он просматривал вместе со мной некоторые из своих работ в Твенти-Найн-Палмз, — к тому времени я уже пробыл с ним около года, — и наткнулся на это слово, «gyana». «Ученые любят писать «jnana», — усмехнулся Мастер. — Но оно не произносится дж-нана. А как еще ты можешь его произнести, если видишь, что оно так написано? Это типичный пример педантичности ученых. Правильное произношение — «гьяна». Английское «g-y» («гь») не передает его в точности, но, по крайней мере, ближе к правильному произношению». «Еще одна излюбленная транслитерация ученых, — продолжал Мастер, — это «v» вместо «b». Вместо Bibaswat они пишут Vivaswan. Почему? То, как «v» произносится по-английски, для санскритского произношения звучит неправильно. Опять-таки, «b» — не точно, но все-таки ближе.
[9] Ом — общепринятая транслитерация слова «АУМ», особенно в английском языке, где гласная состоит из двух звуков. Я написал его здесь именно так, чтобы показать, как это должно звучать, когда поется на английском языке, хотя формально более правильно писать «АУМ», потому что эти три буквы обозначают три различные вибрации космического проявления: созидание, сохранение и разрушение. Но при произношении это написание может ввести в заблуждение, так как буква «а» произносится не долго, как в слове «пар», а коротко, как в слове «издалека», где первый звук «а» короткий, второй длинный. В английском языке получившийся дифтонг звучит скорее как буква «o».
В индуистской мифологии три вибрации космического проявления представлены Брахмой, Вишну и Шивой. АУМ — это вибрация, посредством которой Высший Дух приводит все вещи к проявлению. Это Святой Дух христианской Троицы.
[10] чант (англ. сущ. chant) – песнь, песнопение; напев, хорал (от гл. chant – 1) повторять; 2) петь религиозную песню или молитву, используя очень простую мелодию). – Прим. перев.
[11] слинки — популярная игрушка-пружина, созданная в 1943 году в США Ричардом Джеймсом; в начале двухтысячных введена в Национальный зал славы игрушек в Рочестере (штат Нью-Йорк) и включена в список «Век игрушек» Ассоциации производителей игрушек. – Прим. перев.
[12] Дживан-мукта — тот, кто достиг освобождения от иллюзии, но еще должен преодолеть прошлую карму. Сиддха — достигший освобождения и от всех следов прошлой кармы.